гостиная, отделанная в мавританском стиле, с широкими окнами, выходящими на Сену. У одного из окон стоял Виктор Гюго; позади него, за стеклом, далеко внизу лежал Париж. Рядом с поэтом стояла мадам Гюго. Немного поодаль красовался в красном жилете поэт Теофиль Готье — знаменосец «священного батальона» французских романтиков.
Хозяин был величественно любезен: «Садитесь, поговорим о Париже», Только позже Жюль узнал, что эта фраза, которая ему особенно запомнилась, была лишь формулой, с которой Гюго обращался к посетителям, когда не знал, о чём с ними говорить. А знал ли молодой Верн, что сказать своему полубогу? Мог ли он, начинающий провинциальный поэт, нигде не печатавшийся, рассказать о своих мечтах, о литературных планах? Или прочитать свои стихи, которые даже друзья именовали «торжественной замазкой»?..
…Александр Дюма никогда не жил подолгу в Париже. После пышного путешествия в Алжир на собственном корабле ой уединился в своем новом замке «Монте-Кристо», вблизи Сен-Жермена. Уже свыше двадцати лет на Францию и весь читающий мир из лаборатории Дюма сыпался целый дождь романов, повестей, драм, комедий, путешествий, хроник; одних романов вышло до пятисот томов… Под руками этого литературного волшебника ливень его произведений превращался в золотой дождь, но он умел так же легко тратить деньги, как и наживать. Последней его причудой было создание Исторического театра, где должны были идти только его собственные пьесы, поставленные с чудовищной роскошью. Но революционные события заставили театр закрыться.
Теперь Дюма отдыхал, принимая в своем сказочном дворце тысячи самых странных посетителей.
Дюма был вторым человеком в Париже, которого Жюль Верн хотел видеть перед… перед чем? Возвращением в Нант, к конторке нотариуса? Завоеванием литературного Парижа? Что мог знать о своем будущем молодой Верн, человек, который в зрелые годы сумел далеко заглянуть в будущее всего человечества?
В том же салоне мадам Баррер встретился Жюль с кавалером д'Арпантиньи — хиромантом, прославленным во всем аристократическом Париже, любимцем Дюма. «Александр Великий», как восторженные поклонники называли автора «Трех мушкетеров», увлекался хиромантией, графологией, медиумами и верчением столов. И «кавалер» охотно согласился захватить с собой молодого студента, когда следующий раз поедет в Сен-Жермен.
Стройные готические башни, выступавшие из-за высоких вязов, окружавших замок, сразу заставили Жюля Верна настроиться романтически. Но действительность оказалась ещё более фантастической, чем мог себе представить молодой провинциал. С каждым шагом взору посетителя открывались всё новые постройки: птичник, конюшни, обезьянник, театр… И за каждой дверью стоял слуга — араб в чалме.
Волшебный сад окружал главное здание: шумели искусственные водопады; как слюда, блестели миниатюрные озера с карликовыми островами. И на одном из них, как дом Гулливера, возвышался восьмиугольный павильон из массивных камней — рабочая студия самого Монте-Кристо, хозяина замка.
На каждом камне этой постройки было высечено название одной из книг или пьес Дюма. А над аркой единственного входа этого здания, куда не допускался никто из посторонних, красовалась латинская надпись: «Собачья пещера!»
Вечный праздник царил в этом странном доме из «Тысяча и одной ночи». Гости приезжали и уезжали: кто оставался на день, кто на неделю или на месяц. Хозяин был одинаково любезен со всеми, хотя часто не знал своих гостей даже в лицо, а не только по имени. Винные погреба Дюма казались бездонными. Обед незаметно переходил в ужин. С наступлением темноты в саду вспыхивали бенгальские огни и дрожащие лучи фейерверка озаряли здание театра, где каждый вечер для гостей Дюма шли его пьесы.
У этого вечного карнавала была, однако, изнанка. Волшебный замок «Монте-Кристо» был для Дюма великолепной рекламой, создавал ему огромный кредит и гипнотизировал воображение издателей. Он давно уже работал не один, а со многими «помощниками», которым он давал лишь план произведения и проходился редакторским карандашом по готовому роману. «У меня столько же помощников, сколько у Наполеона», — говаривал сам Дюма. Издатели, зная его манеру работать, не принимали от него рукописей, где видели руку переписчика, — ведь тогда не существовало машинисток, — и великолепный «Монте- Кристо» содержал в своем штате специального переписчика, почерк которого не отличался от почерка самого Дюма. Но уже с весны 1848 года, когда революция и политика поглотили всё внимание парижан, заметно упал спрос на произведения Дюма, хотя его «лаборатория» продолжала напряженно работать. За великолепным спокойствием хозяина никто не мог бы разглядеть — и меньше всех наивный юноша Жюль Верн, — что всемирно известная «фирма» находится Накануне банкротства, что Дюма судорожно мечется в поисках денег, изыскивает средства отсрочить свои миллионные долги.
На этот раз Жюль не испытал разочарования, как при встрече с Гюго. Даже самая внешность Дюма как бы свидетельствовала о том, что он человек необыкновенный.
Перед молодым провинциалом стоял сказочный великан с курчавыми волосами и лицом бегемота, где человеческими были лишь маленькие глазки — светлые, хитрые и зоркие. Черты огромного лица слегка напоминали пятна на диске луны во время полнолуния. Хриплый голос звучал, казалось, издалека — как рев обильного, но не бурного водопада. Жюль успел отметить, что речь «повелителя слов» не слишком остроумна и, скорее, добродушна, чем величественна. Но у этого чудовищного по обилию потока красноречия была одна особенность: о чём бы ни шла речь, Дюма всегда очень умело, но в то же время и очень безапелляционно, сводил её к самому себе.
«Молодой поэт из Нанта», так представил своего юного друга кавалер д'Арпантиньи, заинтересовал хозяина волшебного дворца. Быть может, это талантливый человек, но не успевший составить ещё себе имя? Именно за такими охотился Дюма, вербуя из них многочисленный штат своей «лаборатории». Вдобавок его только что покинул Огюст Маке, самый талантливый из его сотрудников, которому молва приписывала авторство и «Монте-Кристо» и «Мушкетеров»… И с любезностью светского человека, каким он себя считал, Дюма усадил Жюля Верна по правую руку от себя, представил его всем гостям — знаменитым и неизвестным, завел с ним разговор о его литературных планах и — верх гостеприимства Дюма! — пригласил его в свою кухню.
Жюль сначала понял слово «кухня» фигурально, но это была самая обыкновенная или, вернее, самая необыкновенная кухня, похожая на храм бога кулинаров. Перед огромным дубовым столом, водруженным в центре огромного зала, красовался сам Александр Дюма в белом фартуке и колпаке шеф-повара.
Дюма, несмотря на гомерические излишества своих героев, был очень воздержанным человеком. Он не курил, не пил ни вина, ни кофе и весь свой темперамент расходовал на литературную деятельность. Но он не так ценил свою писательскую репутацию, как славу великого кулинара. С видом жреца он изготовлял сложные блюда по собственным рецептам: пламенные яичницы, изысканные майонезы и странные восточные кушанья, вызывающие, по его собственным словам, «головокружение желудка».
Приехавший только с визитом, Жюль Верн с трудом вырвался от чрезмерно гостеприимного хозяина лишь через несколько дней. За эти дни он завязал много новых интересных знакомств и подружился с сыном писателя — молодым Александром Дюма.
17 февраля 1849 года Исторический театр Дюма снова открылся спектаклем «Юность мушкетеров». Александр Дюма пригласил Жюля Верна, который за эту зиму не раз побывал в фантастическом доме в Сен-Жермене, в свою ложу. Молодой человек был в восторге: рядом с ним сидели поэт Теофиль Готье, критик Жюль Жанен, журналист Жирарден. Молодой Александр Дюма указывал в партере знаменитостей: политических деятелей, писателей, критиков, актеров. Жюль чувствовал себя настоящим парижанином и писателем.
Через несколько дней Жюль Верн сдал наконец свой последний экзамен и получил ученую степень лиценциата. Его будущее было ясным и простым: избежав подчиненной роли в конторе какого-нибудь провинциального адвоката в незнакомом городе — именно так начинал его отец, — он мог сразу стать компаньоном метра Верна в родном Нанте. Это была профессия его деда, его отца. Но для этого он должен был оставить Париж. А что другое мог он выбрать или даже себе представить!
