— Поехали домой.
Шон помог мне подняться. В машине я спросила, куда подевалась Джулия. Он сказал, что она не его тип, и на этом тема была закрыта.
Глава девятнадцатая
Конец линии
Проснувшись на следующее утро в своей постели, я с облегчением вздохнула.
«Мне просто приснился кошмар».
Затем я пощупала лицо.
«Твою мать!»
Я выпрыгнула из постели и, спотыкаясь, подошла к зеркалу. Я присела, уставившись на свой бедный распухший глаз, который переливался по крайней мере несколькими цветами радуги. Плакать было больно, но я все равно заплакала. Не от грусти — от страха в чистом виде. Мне стало очень страшно. Я не была Баффи и не увлекалась карате. Я даже не посетила ни одного занятия по самозащите. По сути дела, я ударила человека лишь один — единственный раз, в пять лет, и, признаться, то происшествие больше напоминало дерганье за косички, а не настоящие удары. Я все взвесила. Меня, конечно, нельзя было сравнивать ни с каким сорви — головой. Даже в развлекательном парке я сидела одна на скамейке и сторожила верхнюю одежду, в то время как остальные стояли в очереди на американские горки. Я не могла заставить себя забраться на чертово колесо. Ведь я даже страшилась летящих мечей, ей-богу. Кем я возомнила себя прошлой ночью? Я могла погибнуть или, что еще хуже, тот козел мог изнасиловать меня. И какого черта я поперлась в тот переулок? Меня стало подташнивать, и тут меня осенило.
— Джон?
Я обвела комнату подозрительным взглядом.
— Джон? Ты здесь?
«Я теряю рассудок». Я вернулась в постель и не вылезала из нее весь день.
Как и ожидалось, Рождество не было богато на события. Я не рассказала родителям о драке с насильником, опасаясь сердечных приступов. Вместо этого я сказала им, что напилась и упала. Мама разглагольствовала двадцать минут, папа хохотал, а Ноэль позвонил и умудрился поручиться за меня, даже несмотря на то что находился далеко. Мне приятно было слышать его голос. Я скучала по нему и сожалела, что его нет рядом. Он был счастлив, находился на балу, и я порадовалась за него. Родители пришли в такой восторг от звука его голоса, что не стали донимать его по поводу нарушенного им обещания. Нам недолго удалось поговорит с ним. Большую часть времени о погоде распинался папа. — Позвони, когда доберешься до дома, — сказал Ноэль и сообщил мне свой номер, после чего повесил трубку.
Я не могла дождаться. День тянулся долго. Я надулась. Мама настаивала на том, чтобы мы посмотрели «3вуки музыки», и я не видела просвета.
Я оказалась дома в начале девятого. Я достала номер и позвонила Ноэлю.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего, — сказала я в свою защиту.
Мне не верилось: брат чуял беду за миллионы миль отсюда. И правда заключалась в том, что мною овладело беспокойство. Моя неожиданная встреча с мерзавцем оставила неприятное ощущение.
— Рассказывай, — приказал он.
И я поведала ему свою грустную и постыдную сказку.
Он не перебивал, пока я не закончила.
— Ты современная добрая самаритянка, — сказал он.
Я рассмеялась.
— Если добрые самаритянки лупят людей по голове, то да, это обо мне.
— Ну я же добавил слово современная, — заметил Ноэль.
Я улыбнулась.
— Ты не злишься?
— Ты поступила так, как должна была поступить, и у тебя получилось. Я горжусь тобой.
Я и не собиралась делиться с ним теорией о Джоне.
Я хотела, чтобы он испытывал гордость за меня, а не страх за мой рассудок.
— А ты как? — спросила я.
— Отлично. Не луплю людей по голове, но тем не менее живу и радуюсь.
Я рассмеялась, искренне радуясь за него.
— Я скучаю по тебе, — сказала я, не будучи в состоянии сдержаться.
Ноэль ответил, что тоже скучает по мне, и мне захотелось прикоснуться к нему.
— Когда ты возвращаешься? — ныла я.
— Не знаю, — ответил он.
— Ты все еще священник? — поинтересовалась я.
Молчание. — Не знаю, — протянул он.
— Хорошо. Я люблю тебя, — сказала я.
— Я тоже люблю тебя. Как дела у Шона? — спросил Ноэль.
Мне вдруг стало грустно.
— Он уезжает в Лондон. Он будет работать там редактором в каком — то местном журнале. Молчание. — Может, что — то удержит его, — предположил он.
— Это не мне решать, — ответила я.
— Может быть. — Затем Ноэль добавил: — Джона нет уже давно.
Я это знала, но не понимала, с какой стати Ноэль вдруг заговорил об этом.
— Знаю, — проговорила я.
— С Рождеством, Эмма!
— С Рождеством, Ноэль, — отозвалась я.
Я положила трубку и открыла бутылку вина.
— С Рождеством, Джон, — сказала я и взяла бутылку с собой в кровать.
Я напилась, но мне не спалось. Я лежала в тишине и думала о том, наблюдал ли за мной Джон. Было ли такое возможно? Мог ли он, находясь в раю, смотреть на нас, когда ему вздумается? Мог ли он и сейчас касаться меня? Меня пугала мысль, что он где — то находился и может знать о том, что порой днями, неделями, месяцами я не вспоминала о нем. Знать о том, что боль в моем сердце растворяется. И хотя я все еще скучала по нему и любила его, мне приходилось смотреть на фотографию, чтобы вспомнить его лицо. А вдруг ему известно, что я уже не помнила звука его голоса?
Лучше бы он не знал. Ноэль бы сказал, что пути Господни неисповедимы, что это его замысел, и жизнь продолжается. Я чувствовала себя предательницей. Может, Джон и не хотел, чтобы я жила, как прежде. Может, он желал, чтобы я любила его до тех пор, пока смерть не воссоединит нас, и, может, именно он и послал меня в тот переулок. Ведь мог. Джон мог хотеть, чтобы я помогла той девушке, или посылал мне знак. Ноэль сказал однажды, что я воспринимаю смерть как наказание, но для него она дар. Ноэль все считал даром. Если бы кто — то ударил его по лицу, он бы поблагодарил этого человека. Как-то раз я спросила его, неужели он и вправду полагает, что знает ответы на все вопросы. Брат ответил отрицательно. Он просто верил. В этом и заключалась проблема: я не знала, хочу ли я верить. Я впала в хмельной сон, но звонок в дверь разбудил меня.
Мимо меня пронеслась Дориан. В ее руке был упакованный фруктовый торт.
— Спасибо, поблагодарила я, когда она поставила торт на стол.
— Позволь взглянуть тебе в лицо, — приказала она.
Она не спеша осмотрела мой распухший глаз.
— Как твоя рука? — спросила она.
Я выгнула руку, чтобы продемонстрировать ей свои успехи в выздоровлении, а потом приготовила чай.
