другую обстановку.
— В ту, которую я ненавижу! Да, вы поняли. Хорошо сделано?
— Неплохо, но страшновато.
— В жизни много страшного… Разве не страшно то, что они сделали с Россией?
— Рудольф, вы же очень молоды — вам тридцать лет. Что вы знаете о прежней России?
— Я знаю, что моя жизнь могла бы быть прекрасной, если бы не катастрофа 1917 года. Отец был вынужден бежать отсюда, мать рано умерла. Я мог получить блестящее образование…
— Но вы и так инженер, да еще и художник.
— Здесь я не хочу быть ни инженером, ни художником. Все равно у них всё разрушат…
— Нас могут услышать.
— Никого нет. А с вами я могу говорить откровенно. Только единицы, только сильные духом, те, кто управляют жизнью своей, имеют право управлять жизнью других, — они останутся. Остальные должны погибнуть! Это неизбежно!
Она внимательно слушала его, затем задумчиво обронила:
— Я не думала, что встречу здесь таких людей…
— Каких, Наталья Даниловна?
— Значительных.
Рудольф молча пожал ей руку:
— Ну, а теперь вы верите, что я Рудольф Куун? Верите доказательствам, которые я вам представил? Достаточно ли их?
— Достаточно.
— Вы должны мне верить во всем, — продолжал Куун, стараясь говорить как можно убедительнее. — Отбросьте всякие подозрения. Скажите, вы знаете людей, с которыми встречался Отто Келлер? — спросил Рудольф тихо. — Тех, которые ему помогали… — пояснил он.
— А вы разве их не знаете? — спросила Наталья Даниловна.
На ее лице было удивление.
— В том-то и дело, что не знаю. Черт бы побрал моего шефа.
— За что?
— За чрезмерную конспирацию. Все чрезмерное приводит к идиотизму. Он сорвал меня с насиженного места в Ленинграде, где я жил припеваючи, и погнал в Сибирь, дав единственную явку к вашему мужу… Видите, я откровенен с вами, Наталья Даниловна.
— Иначе я не поняла бы, зачем вы здесь.
— По милости дорогого шефа я топчусь у разбитого корыта! Но если поразмыслить, то и шеф не так уж виноват. Кому могло прийти в голову, что ваш муж глупейшим образом сойдет со сцены? И именно в такое время…
Рудольф с досадой в голосе оборвал фразу.
— А вы бы связались с шефом. Ведь Ленинград не так уж далеко, — посоветовала Наталья Даниловна.
— Я несколько раз его запрашивал. Но Ленинград упорно отмалчивается. Шеф или выехал куда-то внезапно, или, быть может, произошло что-нибудь и похуже… Сами понимаете, в нашем деле всего приходится ожидать!
— Да, вы правы, все может быть… — задумчиво сказала Наталья Даниловна. — Но позвольте! — воскликнула она. — Почему бы вам не обратиться к помощникам шефа в Ленинграде?
— Никого я там не знаю. В Ленинграде я находился на пассивном положении и тихонько выжидал своего времени — времени действовать. Теперь-то вы поняли, насколько затруднительно мое положение сейчас?
— Понять-то я поняла. Но что же нам делать?
— Попытаться еще раз установить контакт с шефом, запросить его инструкций. Ну, а если и тогда ответа не последует… значит, провал! Нам с вами останется один выход. Единственный!
— Какой же это выход?
— Попробовать открыть крепко запертую дверь!
— И эта дверь?..
— Успеем еще поговорить об этом. Не будем сидеть сложа руки. Мы сможем впоследствии достойно отчитаться. Здесь, а может быть, и на той стороне! — добавил он многозначительно.
— Ну что же надо делать? — спросила Наталья Даниловна.
— Прежде всего разыскать людей, которых называл вам ваш муж. Надо выяснить, какие они имели задания, что они уже выполнили. Если они ничего не сделали, мы должны заставить их выполнить свой долг. Ну, а к тому времени наше положение здесь должно полностью проясниться.
— Мне кажется, что я знаю только троих…
— Кто же они?
— Все живут в Н-ске. Про двух могу рассказать подробно, а третьего я мало знаю — знаю только имя и отчество… Пойдемте отсюда, я все расскажу вам по дороге. Мы и то уж нарушаем приличия, оставаясь так долго вдвоем.
Он молча пропустил ее к выходу.
НОЧНЫЕ ТЕНИ
Библиотекарша заболела как раз тогда, когда в ней больше всего нуждались. Надо было ехать в Н-ск за книгами, приобретенными для комбината. Правление клуба «Таежного» решило командировать за литературой счетовода клуба Воронцову. Сначала Воронцова наотрез отказалась поехать. Ее убеждали. Она отвечала: «Стара, оставьте меня в покое. Разве я мало делаю для клуба?»
На нее махнули было рукой, но тут Рудольф поневоле стал помощником клубной администрации и потребовал, чтобы Воронцова поехала в Н-ск.
— Слушайте, Клеопатра Павловна, дорогая, ведь болезнь библиотекарши нам как с неба упала.
— Кому — нам? — вызывающе спросила Воронцова.
— Вы уже успели забыть, о чем мы с вами условились.
— Мы не уславливались о том, что я буду разъезжать.
— Нельзя предусмотреть все до последней мелочи.
— Я устала.
— Надо поехать, и вы поедете!
— Зачем?
— Вот это дельный вопрос.
Рудольф рассказал, что ей предстоит сделать в Н-ске.
— Это сложно… — пробормотала старуха. Она была испугана.
— Ничего сложного нет. Надо разузнать, где эти люди, что с ними. И только.
Разговор происходил в костюмерной. Воронцова время от времени бросала беспокойные взгляды на своего любимца Труфальдино.
— Вы что же, просите у него совета или мысленно прощаетесь с ним? — насмешливо спросил Рудольф.
— Я не люблю бестактных шуток! — сухо ответила Воронцова. — Хорошо, я еду.
После отъезда Воронцовой Рудольф заглянул в костюмерную. Труфальдино не было на месте.
— Даже в пути она не расстается с ним! — смеясь, сказал он Наталье Даниловне. — Труфальдино всегда с нею: дома, в костюмерной, теперь в командировке.
— Вероятно, она суеверна?
— Как и мы с вами. И Труфальдино стал для нее талисманом.
— Талисманом? Чего она может ждать от судьбы?
— Все мы ждем…
