интересное место идете. Я с вами хочу.
Я посмотрел на Фому, Фома — на меня. Он, видно, понял, что от нее все равно не отвяжешься. Пожал плечами и говорит:
— Пускай идет.
Мне половина удовольствия была испорчена. Фома показался мне парнем серьезным, и мы с ним могли бы о многом поговорить, ну, а при Вальке какой-уж туг разговор! Все равно будет во все вмешиваться и нести свою девчоночью ерунду.
Мама говорит, что раз она моя младшая сестра, то я должен ей помогать, объяснять ей все и защищать ее от чего-то. Ну, защитить-то, я думаю, она сама себя защитит, такой у нее характер, а вообще-то я согласен и помогать и объяснять, только бы она в мои дела не лезла. Но вот как раз этого от нее и не дождешься. Прилипнет — и ничего не сделаешь.
Глава вторая
КАПИТАН КОНОВАЛОВ БОЛЕН
Так стали мы жить в становище Волчий нос. Поначалу нам все казалось странным. Тут вся жизнь в море. Рано утром выходят боты на лов. Стучат моторы, потом стук становится все тише, боты выходят из бухты, а дальше, за бухтой, — открытое море до самого Северного полюса. Вода и вода, и ничего в этом хорошего нет. Хотя, конечно, красиво. Море огромное-преогромное, а ботики маленькие, так что даже страшно за них. Вдруг буря начнется, что с ними будет! Но Фома говорит, что ничего тут страшного нет. Раньше действительно много погибало, потому что ходили на парусах или в крайнем случае со слабыми моторами. А сейчас моторы мощные, и с таким мотором выстоять всегда можно. Это одно. А другое — это то, что теперь погоду предсказывают. Только где-то на севере зародится шторм, а уже по радио сообщают: ждите, мол. И на пристанях вывешивают сигналы. Если, скажем, погода будет хорошая, один сигнал, если ожидается шторм — другой. Каждый рыбак, отходя от пристани, уже знает, чего ему сегодня ждать. Так что несчастья бывают очень редко. Все-таки, конечно, еще бывают. Вот и отец у Фомы погиб в море. Но тогда, говорят, ужасная была буря.
Я хотел расспросить Фому поподробнее про его отца, но мне показалось, что он об этом говорит неохотно. Про нашего отца я ему рассказал. Он подумал и сказал:
— Хороший, видно, был человек и погиб хорошо.
Мне это было очень приятно. Если человек сразу понимает такое, значит, ему можно верить.
Вечером боты возвращались. Казалось, даже моторы стучали иначе, как будто устали, проработавши день. Ну и рыб же они привозили! Даже поверить трудно, что такие бывают. Красные морские окуни с высунутыми языками, огромная треска, пятнистые зубатки со страшными челюстями, плоские скаты, у которых рот на животе и хвостик как у крысы, черные морские черти — пинагоры, огромные плоские палтусы. Вместе с рыбами попадали в сети крабы, морские звезды, губки, морские коньки, водоросли.
Раньше мне казалось море безжизненным и пустым, а теперь я стал понимать, что оно живет и хранит огромнейшее богатство. Рыбу сортировали, чистили, часть засаливали в огромных чанах, часть увозили на холодильник. Словом, по вечерам было очень интересно, а днем становище было пустынно, только женщины и дети оставались на берегу да еще на ремонтной базе мужчины работали.
В школе занятий не было, но мы с Фомой все-таки часто туда ходили. Фома был председателем биологического кружка. Они собирали коллекции. По вечерам мы с Фомой и другие ребята рылись в сетях и если находили особенно большого краба или звезду необыкновенной формы, словом, что-нибудь интересное, то тащили в школу. Акулы в сети моторных ботов не попадали. Сети были малы. А вот траулеры — это большие рыболовные суда, у них база в Мурманске, — те часто берут акул. Так что многие ребята собирали акульи зубы. Их привозили из Мурманска, а иногда случайно в бухту заходил траулер, и матросы охотно дарили ребятам всякие редкости.
В общем, жили мы ничего, не скучно. Мама даже стала ворчать, что я совсем отбился от книг, ничего не читаю и целыми днями где-то бегаю. Но я ей объяснил, что это естественно. Я попал в новые места, надо их изучить, осмотреть как следует. Она махнула на меня рукой и только требовала, чтобы я вовремя приходил к обеду и ужину.
Мама сама много работала. Оказалось, что в больнице и аппаратов каких-то не было, и каких-то лекарств не хватало. Она звонила в Мурманск, волновалась, сердилась. Потом с каждым пароходом стали приходить посылки. Иногда в Мурманске что-нибудь путали, присылали не то, что надо, и опять начинались волнения. Потом одному больному надо было сделать операцию, и мама страшно нервничала и две ночи провела у его постели. В общем, хлопот хватало. Но настроение у нее было хорошее. Народ здесь оказался славный, в помощи никто не отказывал.
Одна Валька бушевала. Просто мы замучились: куда мы, туда и она. Никак ей нельзя было втолковать, что у нас есть свои дела и свои разговоры и нечего с нами делать девчонке.
Однажды Фома мне сказал:
— Вообще-то я твою Вальку не замечаю, мне все равно, что она есть, что ее нет. Я в девчонках толку не вижу. Но завтра мне надо с тобой поговорить, я должен тебе рассказать очень важные вещи, так что ты уж как хочешь, а приходи один. Мы с тобой уйдем в горы, я там знаю места, где она нас, может быть, и не найдет. А в становище от нее никак не спрячешься.
Вечером я с трудом заснул, так мне было интересно, о чем хочет рассказать Фома. А утром, проснувшись, я пошел умываться, вышел из дверей и убежал. Я решил, что умыться успею в другой раз. А разговор с Фомой о чем-то важном бывает не каждый день.
Я свистнул под окном у Фомы, и он сразу же вышел. Мы направились к каменной высокой горе, но оба поглядывали назад. Все нам казалось: сейчас выскочит Валя и закричит, что мы опять от нее удираем и что она обязательно хочет с нами. Вот до чего довела нас эта девчонка! Но все обошлось благополучно, мы взобрались по каменистому склону и зашли в расселину. Тут Фома успокоился, сел на камень и с облегчением вздохнул.
— Слушай, — сказал он, — дед мой, Фома Тимофеевич, что-то скрипеть стал.
— Как это — скрипеть?
— Ну, словом, боли какие-то у него, колет где-то. В общем, ерунда всякая. Ладно. Пошел он к Наталье Евгеньевне, думал — она порошки даст, все и пройдет, а она, понимаешь, такой разговор повела, что ему, мол, в море ходить нельзя, надо, мол, на пенсию уходить, или в крайнем случае спокойную работку на берегу подыскать. Старик, конечно, расстраивается. Без моря-то как же? Тем более, он и не старый, ему восьмидесяти пяти еще нет, только осенью исполнится, а она, понимаешь, уперлась. И председатель поддерживает. Говорит, что раз медицина считает, так нечего спорить. Словом, плохо у нас. Дед туча тучей, бабка помалкивает, но плачет. И в самом деле, как старику без моря? Привык.
— Да, — сказал я. — Чего же ты хочешь?
— Может, ты с матерью поговоришь? — хмуро сказал Фома. — Ты объясни ей: старик только морем держится. Если он на берегу останется, все хворобы на него нападут. Это уж я верно говорю.
Я задумался. Мне, конечно, очень хотелось помочь Фоме. Да и старик был замечательный, удивительный просто старик. Но я стал представлять себе, как я начну разговор с матерью, и что-то ничего у меня не получалось. Скажет она мне- «Не лезь, мол, не в свое дело, станешь, мол, врачом, тогда и будешь лечить, а пока тебе еще самому учиться надо». И что я ей отвечу?
— Значит, не хочешь? — мрачно спросил Фома. — Конечно, к рыбакам ходить да языком болтать — тут все товарищи, а человеку помочь не каждый берется.
Сначала я на него рассердился. Надо же все-таки понимать, что я бы с охотой, у меня только возможности нет, а потом посмотрел на него, и стало мне Фому жалко. Сидел он насупившийся, мрачный, и видно было, что ему очень плохо.
— Ладно, — сказал я, — поговорю. Фома сразу повеселел. То есть если бы какой-нибудь человек не
