Алеша выжидательно взглянул на Илью Юрьевича.
— Подожди, — сразу понял его Богатырев. — Роман, включи наружные микрофоны.
Алеша замер. В ушах его стучала кровь.
И вдруг сразу, без перехода, в кабину ворвалась волна звуков, жуткой симфонией грубо захватила, подавила…
Удаляющийся, скачущий грохот громыхающей колесницы или сорвавшейся лавины камней сменился близким воем. Потом прозвучал пронзительный писк и крик боли, надрывный, хриплый. И вдруг захлопали крылья…
Пулька отчаянно визжала и царапала переборку.
Добров хотел включить прожектор, но Илья Юрьевич остановил его.
Теперь слышалось уханье, ровное, размеренное.
Алеша ухватился за спинку кресла. Неужели машина?
Послышался треск словно раздираемой на части ткани и сразу — нарастающий свист, замерший на предельной высоте.
Потом мелодичная нота, другая, третья… Пение? Алеша посмотрел на Илью Юрьевича расширенными глазами.
Тот отрицательно покачал головой.
Добров зажег прожектор.
И сразу замолкло все, словно выключили микрофон, замерло, притаилось.
Только собака жалобно повизгивала в своем отсеке.
Ослепительный свет вырвал из тьмы ближние стволы исполинских папоротников и почему-то ставшую теперь белой сеть лиан. Змеи корней словно застыли в борьбе, оцепенели.
В чаще отраженными огоньками засверкали злобные звездочки… И никакого движения.
Алеша не смог справиться с дрожью, а Добров деловито докладывал Богатыреву, что температура снаружи резко упала с 57 °C до 31 °C.
«Вот это чудесно! — мысленно воскликнул Алеша. — Чего лучшего желать для развития жизни? Кислород у поверхности есть, как и ждали. Правда, его втрое меньше, чем на Земле, но он есть. И, быть может… Дышат же альпинисты на горных вершинах!.. Но разве позволит Илья Юрьевич выйти из ракеты без шлемов!.. Слово будет за вараном, голубем и Пулей…»
Богатырев пристально посмотрел на Алешу, на Доброва и объявил:
— Утро вечера мудренее… и на Венере.
«Спать? — ужаснулся Алеша. — Разве можно спать на чужой планете в первую ночь? Конечно, нельзя!»
Алеша слышал, как ворочался в своем откинутом «зубоврачебном кресле» Илья Юрьевич. Снаружи доносились приглушенные звуки. Должно быть, выл ветер. Животные беспокойно возились в своем отсеке… Алеше казалось, что ракета вздрагивает от ураганных порывов, но скорее всего она лишь пружинила на посадочных лапах и стояла прочно… стояла на венерианских скалах.
Осознать все это было попросту невозможно.
И не только Алеше…
Илья Юрьевич все думал, думал о Венере, все пытался уверить себя, что он уже на ее поверхности, и вдруг поймал себя на том, что думает о Земле… Не венерианские гигантские папоротники вставали перед ним, а тихий сосновый бор. И даже смолистым запахом словно пахнуло откуда-то, и не чужой резкий ветер, а свой, земной ветерок распушил бороду, — и где-то в деревне, совсем как Пулька, лаяла собака…
Тропинка спускалась к пойме реки Истры, про которую Илья Юрьевич пел своему внучонку: «Наша речка течет колечком, несется быстро, зовется Истра…» А двухлетний Никитенок с размаху влетал в воду, визжал и колотил по воде ручонками, вздымая брызги. Противоположный берег реки был крутой, заросший лесом, всегда в тени…
На Венере же… то есть тут… тени не жди. Никогда здесь не выглянет солнце. Хоть бы уж скорее взошло…
И Илья Юрьевич, кряхтя, перевернулся на другой бок, потом внезапно сел и засмеялся.
Алеша и Роман Васильевич тотчас поднялись. Они не спали.
— Что, братцы, не спится на чужой планете?
Алеша встал и прижался лбом к совсем теперь холодному стеклу. И сразу отпрянул.
За окном шел дождь. Обыкновенный земной дождь…
Дождевые капли были совсем обычные, частые-частые… Они собирались в ручейки и стекали по стеклу, скрывая лесные огоньки… Совсем как на лобовом стекле автомобиля. Эх! Стеклоочистителей не предусмотрели конструкторы!
Алеша обернулся:
— Илья Юрьевич, можно спеть?..
— Пой, — засмеялся Богатырев. — Как же не петь, ежели на Венеру сели.
Глава пятая
БЕШЕНАЯ АТМОСФЕРА
Мэри не могла оторвать от пола магнитные подошвы. Надо было передать шефу приказ командора… В репродукторе, разрывая сердце, звучал радиопеленг, призывная советская песня, служившая сейчас для Мэри сигналом разлуки.
Проход в грузовой отсек, где Керн и Вуд возились с планером, загородил Железный Джон. Мэри относилась к нему со смешанным чувством удивления, неприязни и протеста.
— Попрошу вас, Джон, посторонитесь, пожалуйста, — вежливо попросила она.
Робот, включенный на внешние реакции, тотчас отодвинулся, скользнул по лицу Мэри холодным взглядом рачьих глаз, щелкнул и проскрежетал:
— Прошу вас, леди.
Аллан Керн нервно обернулся на голос робота.
Мэри протянула ему бланк с радиограммой командора.
— Помолимся господу богу, — сказал Керн, вынимая молитвенник, и выключил робот. — Это его не касается…
Пока Керн бубнил молитвы, робот стоял безучастный, с потухшими глазами.
Мэри придвинулась к окну. Она отыскала во мраке Космоса голубенькую звездочку, самую теплую, самую яркую, самую красивую, и язычески молилась ей, молилась о Гарри и о себе, об их счастье, которое найдут они, вернувшись на эту милую звезду, чтобы никогда уже не покидать ее…
Аллан Керн захлопнул молитвенник и несколько секунд простоял молча. Он мысленно говорил со своим покойным братом, пуритански воспитавшим его без родителей, привившим ему аскетическую сдержанность, философию выгоды и сдержанность дельца. Он вспоминал мальчишеское увлечение свирепой игрой регби, презрение к танцам, ярким галстукам и автомобильным поездкам с модно растрепанными девицами, уважительную ненависть к богатым удачникам и исступленную учебу — в колледже, в университете, на космодроме… И всегда твердую, направляющую руку Томаса, учившего жить среди волков. Аллан Керн говорил сейчас обо всем этом с братом и был уверен, что тот слышит его…
Мэри отвернулась от окна и тоже молча говорила… с Гарри. Они прекрасно «слышали» друг друга.
Гарри неуклюже притянул к себе Мэри и поцеловал ее между бровей. Всю силу воли собрала Мэри, чтобы не разрыдаться.
Керн отвернулся.
— Джон, прошу вас занять место в планере. И вас, Гарри, также, — торопливо пригласил он.
Мэри должна была выйти из отсека, пол которого сейчас раскроется.
Сколько девушек провожало милых на войну! Сколько жен бежало за стременем или за подножкой вагона! Сколько рыбачек, стоя на скалах, смотрели в штормовую даль! Но Мэри казалось, что никогда ни у
