Леон с любопытством посмотрел на нее.
— Но ведь и большинство из нас открывают только часть себя.
— Да. Конечно. — Они собрались уходить, и она вновь засмотрелась на поток.
— Жаль, что приходится уходить.
— А мы не уходим. Сейчас вы поймете.
Они пошли обратно той же дорогой и спустились по каменной лестнице. Они попали в ресторан, стенами которого были огромные стекла. Миновав зал, они оказались на широкой террасе, где пол был выложен плитами. Защищенная сверху навесом, терраса слегка выдавалась вперед и выступала над водой.
— Как здесь здорово! — воскликнула Стефани, когда их провели за столик у самой ограды. Прямо под ними была река. Час был уже поздний, и на террасе лишь несколько посетителей коротали время за чашкой кофе. — На какое восхитительное место мы набрели!
— Частенько мне кажется, что на него набрела уже большая часть населения земного шара, — с улыбкой сказал Леон, когда подошла официантка и протянула меню. — Когда мне очень хочется уединения, я приезжаю сюда зимой. Тогда это место в самом деле кажется волшебным: над водой клубится пар, повсюду снег, никого нет, кроме меня. Если, конечно, не считать гномов и эльфов, которые живут в пещерах среди утесов.
— Гномов и эльфов… А вы их видели? Разговаривали с ними?
— Пока нет. Но чтобы верить в их существование, это необязательно.
Стефани оперлась подбородком на руки.
— Верить в то, что невидимо?
— Я верю, что есть вещи, о существовании которых мы можем только догадываться: тайны, волшебство, облик будущего, суть прошлого.
— А вас это не пугает?
— Напротив, очень радует. Представьте, насколько обеднела бы жизнь, если бы в ней не было тайн и чудес. Они дают мне ощущение полноты жизни, поэтому я должен в них верить.
— Вы имеете в виду живопись.
Он взял ее за руку.
— Знаете, вы первый человек, который сразу понял, что я имею в виду, говоря про чудеса. В большинстве своем люди думают, что я просто беру кисти и рисую то, что вижу перед собой. Так же, как многие считают, что писатели описывают людей, которых знают, а ученые взвешивают и измеряют то, что могут взять и потрогать руками. Ерунда! Мы рисуем, описываем и изучаем то, чего не видим. А другое — удел операторов и журналистов. Мы даже не знаем, как нам это удается. Что-то внутри нас — или вне нас, кто знает? — направляет кисть художника, перо писателя или мысль ученого, а мы никогда в полной мере не понимаем, что это за сила и откуда берутся посещающие нас образы. Да и зачем стремиться к этому? Нужно просто благодарить судьбу за то, что это есть. По-моему, официантка ждет, чтобы мы что-нибудь заказали. Рекомендую омлет с трюфелями и помидоры по-провансальски, если только вы не хотите…
— Отлично.
Леон заказал названные блюда и бутылку «Кот-дю-Рон». Пока они делали заказ и официантка раскладывала на столе приборы и салфетки, разливала вино, они отпустили руки друг друга. Когда они остались одни, Стефани взяла бокал, а другую руку опустила на колени.
Молча они смотрели на воду, и в этом молчании было понимание друг друга.
— А вы поднимались на вершину горы Венту? — спросил Леон.
— Нет. Все жду, когда смогу поехать туда на велосипеде.
— Тяжело вам придется.
— У меня есть приятель, который ездит туда каждую неделю. По его словам, если я буду тренироваться, то через месяц-другой вполне окрепну для такой поездки.
— А что, для вас так важно подняться на велосипеде на самую вершину?
— Да.
— Это что, победа над… чем?
— Да, пожалуй, победа… Расскажите мне о своих занятиях живописью. Вы всегда были художником?
— Да, с четырех лет. Вообще-то, я помню первый день, когда начал рисовать, первую свою коробочку с цветными мелками, которую мне подарили на день рождения. Я принес ее в комнату. После обеда я не лег спать, а принялся расписывать стены — все выше и выше. Это были изображения людей, домашние животные, звери в зоопарке, ну и, конечно, домовые и эльфы. Наверное, все они получились на одно лицо, точно не помню. Зато отлично помню, что израсходовал все мелки.
— Это вам родители потом рассказали?
— Нет, удивительно, но я все это помню сам. Больше в комнате никого не было, но потом, значительно позже я описал им свое «творение» точно таким, как они его увидели, когда вошли. Это единственный день детства, оставшийся у меня в памяти, но я так ясно все помню: восхитительную послеполуденную тишину, голые стены, коробку цветных мелков. Это мечта любого художника, и это был мой день рождения. Никогда в жизни я не был так счастлив, как в тот день.
Стефани не сводила взгляда с его лица, но, казалось, смотрела не на него, а в себя.
— Замечательно, — тихо произнесла она.
— Да, это замечательное воспоминание. — Он чувствовал,
— Значит, вы рисовали все новые и новые наброски и картины? — спросила она. — А на спорт и развлечения времени не оставалось?
— Совсем не оставалось. Я был на редкость ленивым мальчишкой. Я рос единственным ребенком в семье, и родители возлагали на меня большие надежды. Но у меня была единственная мечта, от которой я ни разу не отступил, хотя ради их спокойствия одно время пробовал заняться медициной, правом, наукой… словом, перебрал все серьезные, уважаемые профессии. Но тщетно — я неизменно возвращался к тому, что моя мать называла «малевать картины».
— А сейчас они рады, что вы добились признания, у вас есть успех?
— Да, они очень рады моему успеху, но считают, что я пришел к нему довольно своеобразным путем: словно играючи, а не в результате изнурительного, целенаправленного труда.
Стефани улыбнулась.
— А где они живут?
— В Лионе.
— Вы тоже оттуда родом?
— Да, я родился и вырос там. — Леон откинулся на спинку стула. Подошла официантка, вновь наполнила их бокалы вином и подала заказанные блюда. — После второго класса я ушел из средней школы — путешествовал по стране автостопом, плавал на грузовых судах. Я побывал в Европе, Англии, Америке, Африке, Индии — и в конце концов обосновался в Гу, что удивляет моих друзей и наводит ужас на родителей.
— Я была в Гу, мы ужинали там в «Бартавель».
— Отличный ресторан. Вы были всего в нескольких кварталах от моего дома.
— Странное место. Город совсем крошечный и… словно призрак. Представляешь себе средневековый город, из которого ушли все жители. А мародеры вот-вот возьмут штурмом его крепостные стены.
Он усмехнулся.
— Очень тонко подмечено. По этой же причине город наводит ужас и на моих родителей. Они считают, что я заживо погребаю себя в каком-то захолустье, обнесенном каменными стенами, где в домах с закрытыми ставнями живут отшельники, отгородившиеся от внешнего мира. Вообще-то, я нашел в нем себе местечко, откуда виден весь город, но время от времени я устремляюсь вниз, чтобы успеть увидеть, схватить то, что поражает мое воображение.
