мог позвонить Биллу или кому-нибудь из других биологов, занимающихся аналогичными проблемами у нас в стране, чтобы сопоставить данные исследований, но он, черт побери, проявил такое высокомерие…
— А что бы они ему сказали? Разве в этой области науки нет жесткой конкуренции?
— Да. Ты права. Наверное, они бы ему ничего и не сказали. Но если бы он потрудился спросить, я бы давным-давно позвонил Биллу. Я не уделял ему достаточно внимания, теперь я это понимаю. Но ему нужно было лишь попросить меня выяснить, по каким направлениям ведутся исследования другими учеными… Он же знает, что я бы сделал это. Но он, черт побери, был так уверен, что тот путь, по которому идет он сам…
— Или он просто боялся.
Воцарилось молчание.
— Возможно, но, по-моему, он был абсолютно уверен в том, что нашел правильный ответ. Словно лошадь в шорах, которая не видит, что творится вокруг. А может, верно и то и другое: его охватил страх, к тому же он не из тех, кто ставит под сомнение собственные теории. Но ведь после того, как эксперимент оказался неудачным…
Он принялся ходить взад-вперед по библиотеке, чувствуя, что Сабрина не сводит с него глаз. Гарту нравилось то ощущение, что он постоянно в поле ее зрения. Словно тебя обнимают, ласкают, убеждая быть таким, как есть, без всякой рисовки. Все это потому, что она любит его таким, и всегда будет любить. Вот она — беззаветная любовь, подумал Гарт, ловя на себе ее ясный взгляд, от которого он чувствовал себя гораздо лучше, чем без него.
Не находя себе места, он расхаживал взад-вперед, прикасаясь пальцами к полкам, столам и обходя груды книг на полу.
— Самое ужасное, черт побери, в том, что он надеялся — ему все это сойдет с рук. Он работает в одной из самых передовых областей науки. Сотни ученых готовы повторить эксперименты, как только их результаты будут опубликованы, чтобы, опираясь на них, идти дальше. Он ведь знал, что его эксперимент никто повторить не сможет, потому что он провалился, но все же стоял на своем. Он возвел изящное здание на прогнившем фундаменте, как будто главное — изящество, а все остальное не важно. А я не обратил на это внимания. Мне нужно было встречаться с ним каждую неделю, заставляя его объяснять и отстаивать каждый тезис, связанный с опытами. Но я доверился ему. Проявил беспечность.
— Не думаю, — задумчиво ответила Сабрина, — что ты — первый ученый, который с этим сталкивается.
У Гарта вырвался грустный смешок.
— Да, ты права. Конечно, я не первый, кто с этим сталкивается. Но и не последний: всегда находятся люди, выдающие желаемое за действительное, если они приходят к выводу, что зашли в тупик. Никогда не понимал, как им это удается, так же, как никак не могу понять, чем руководствовался Лу, но знаю, что такие есть. Их имена порой мелькают даже на первой полосе «Нью-Йорк Таймс». Там же, кстати, «красовалась» бы и моя фамилия, если бы я отправил работу Лу в редакцию журнала. И тогда я уже не стал бы директором Института генной инженерии ни здесь, ни где-либо еще. В таком случае мне бы крупно повезло, если бы удалось остаться на преподавательской работе. На Клаудию стали бы давить, добиваясь, чтобы она от меня избавилась.
Он внимательно посмотрел на камин, аккуратно вычищенный накануне лета.
— Я так им гордился.
Уловив нотки отчаяния в его голосе, Сабрина почувствовала жалость к нему.
— Он делал все, чтобы ты им гордился. Ты же не мог знать, что он пойдет на такое.
— Но он ведь лгал не только в своей работе! Он не только сфальсифицировал результаты своих научных исследований, он поставил под угрозу всю свою карьеру, да и мою тоже. Это навредило бы всем нам. Сколько вечеров он сидел у нас за столом, делал вид, что ему нравится, что его принимают как своего в нашей семье… здесь он еще раз солгал.
— Ему на самом деле это нравилось. — Сабрина подошла к мужу. — Он скучал по своей семье, ему нравилось проводить время в кругу нашей семьи, да и все мы ему тоже нравимся. Он обожает тебя, Гарт. Помнишь, как-то раз я говорила тебе об этом? Я наблюдала за ним, когда он смотрел на тебя, и, знаешь, он души в тебе не чает. Поэтому мне и не дает покоя вопрос… ты уверен, что он отдавал себе отчет, каковы последствия того, что он делает?
— Он ведь работал вместе с другими учеными. Он очень умен. Уверяю тебя, он все понимал.
— Может быть, когда ты будешь с ним разговаривать, стоит попробовать выяснить, о чем он думал, вместо того чтобы с ходу предъявлять ему обвинения. Возможно, он просто не все продумал. У меня в голове не укладывается, что он преднамеренно поставил твою карьеру под угрозу.
Гарт задумался.
— Не знаю. Возможно. Скорее всего, он знал, что делает, и жалел об этом, но пренебрег этими чувствами. Он испытывал давление со стороны семьи и правительства. Ладно, завтра утром все узнаем. — Он заключил ее в объятия. — Знаешь, единственное, что помогло мне успокоиться сегодня вечером, — это сознание того, что можно вернуться домой, к тебе. Ты помогаешь мне мыслить четко. Трудно все время убеждать себя, что в наших силах внести упорядоченность в ход событий: то одно, то другое не так. Но ты помогаешь мне достичь этого в любом случае, помогаешь мне в это поверить…
— …и мне все время хочется благодарить тебя, — продолжал он, — говорить о том, что ты значишь для меня каждый день, каждый час…
— Но ведь и ты столько же значишь для меня. И всякий раз это ощущение кажется новым, изумительным, настолько удивительным, что меня переполняет благодарность, потому что я там, где и хочу быть, я с тобой и не хочу быть ни с кем другим, и я так счастлива от того, что люблю тебя…
Он прижался губами к ее губам, Сабрина обвила руками такие знакомые плечи мужа и всем телом прильнула к нему. Тело Гарта казалось ей давно знакомым, так же, как и комнаты, и освещенные окна этого дома. Сближаясь все больше с каждой неделей и каждым месяцем, они проникались все большей уверенностью, что их чувство принадлежит только им одним, что оно не имеет ничего общего с ощущением шаткости, которое бывает при обмане. Они поцеловались и застыли, заключив друг друга в объятия, без усилий слившись воедино, словно два пловца, плавно погрузившиеся в воду. Им казалось, что их тела невесомы, почти бесплотны. Они отчетливо сознавали собственную индивидуальность и это ощущение вызывало у них восторг и уверенность в собственных силах. Они чувствовали, что они разные, но тем большую радость они находили в мысли, что каждый из них нужен другому, как половинки чего-то целого.
— Пойдем наверх, — пробормотал Гарт, — а не то я возьму тебя прямо здесь, на ковре. Я хочу тебя весь вечер.
Сабрина рассмеялась.
— Весь вечер ты думал только об этом мошенничестве.
— Только отчасти. Все мои мысли были заняты тобой. И так всегда, что бы я ни делал. — Продолжая обнимать ее за талию, он повернулся и направился к лестнице, ведущей наверх.
— Подожди, надо выключить свет…
— Миссис Тиркелл выключит утром. Ты ведь хотела, чтобы я привык к тому, что меня балуют. И вот смотри, каким способным учеником я оказался.
Сабрина снова рассмеялась, и в ее смехе были нотки такой любви, наслаждения и восторга, что Гарт ощутил прилив вдохновения и удовлетворения.
Спальня была вся залита лунным светом, только по углам затаились тени. Разноцветное стеганое одеяло мягко переливалось приглушенными красками на белоснежном фоне кровати. Сабрина отбросила одеяло и они легли на прохладные простыни. В комнате тоже было прохладно. Словно впервые они принялись ласкать друг друга губами и руками, а потом Гарт овладел ею так легко и естественно, как будто они просто лежали и разговаривали. Их тела сплелись воедино, словно голоса в библиотеке. Но мы же на
