мальчики — те, кто не нашел себе другого, более подходящего партнера.
Яна отыскала взглядом Банни. В новом праздничном платье девочка выглядела очень мило и женственно. Банни стояла рядом с Диего возле стола с угощением. Они о чем-то оживленно разговаривали. Диего при этом увлеченно жевал мясной рулетик, а у Банни в руке был ломоть какого-то пирога.
Шон оказался великолепным танцором. Никто из тех, с кем Яна когда-либо танцевала, не умел так хорошо вести партнершу. И ноги Яны как будто сами знали, как надо ступать. Хотя Яна все-таки побаивалась оттоптать Шону ноги — тем более что он снял тяжелые зимние ботинки и был сейчас в легких замшевых мокасинах, украшенных великолепной бисерной вышивкой.
В перерывах между танцами Шон неусыпно следил, чтобы кружка Яны всегда была полна, и прогуливался вместе с ней по залу, обмениваясь шутливыми замечаниями и приветствиями со знакомыми мужчинами и женщинами.
— Кто все эти люди? — тихо спросила Яна, наклонившись к его уху, когда Шон повел ее к очередной паре своих знакомых.
— Это родители погибших в Бремпорте, — так же тихо ответил он.
— Что за черт! Это нечестно, Шон! — Яна попыталась высвободиться из его объятий, но разорвать хватку Шона оказалось не так-то просто.
— Почему? Они знают, что ты будешь петь песню. И им, конечно же, хочется с тобой увидеться. Им это нужно. Ты — последняя ниточка, которая связывает их с погибшими.
— Нет, черт возьми! Шон, это нечестно! По отношению ко мне, Шон.
— Возможно. Зато теперь ты знаешь лица тех, на кого надо смотреть, когда будешь петь.
— Так вот почему ты пристал ко мне, как банный лист! — с горечью в голосе сказала Яна. — Чтобы я не смогла увильнуть от этого тяжкого испытания?
— Янаба, это не будет для тебя тяжким испытанием. Песня принесет облегчение, — тихо и мягко сказал Шонгили, и в голосе его было столько нежности, что у Яны подкосились ноги. Чертова Клодах с этим ее зельем! Как же, не пьянеют от него! Вот, пожалуйста, ее совсем развезло.
Тут до Яны дошло, что Банни и Диего тоже ни разу не разлучались и все время держатся вместе.
— Да, Диего тоже будет сегодня петь. Так что ты не одинока, — сказал Шон, заметив направление ее взгляда. Потом он рассмеялся и потащил Яну к Банни и Диего, спросив:
— Может, несчастным жертвам по нраву держаться вместе?
Яна обратила внимание на то, с каким выражением Баника смотрит на своего Диего, и, прикинув кое-что в уме, сказала:
— Нет, Шон, давай лучше не будем им мешать. Шон задумчиво посмотрел на юную пару.
— Нет, я думаю, мы им не помешаем. Банни обхаживает его, как заправская хозяйка.
— Обхаживает его?! — взвилась Яна. Шон безразлично пожал плечами.
— Ну, если хочешь — занимает его разговором. У него здесь знакомых даже меньше, чем у тебя.
Они как раз шли мимо танцующих в паре Шинид и Эйслинг. Шинид, как всегда, вела. Обе женщины были одеты в длинные кожаные рубахи, украшенные затейливой вышивкой, только у Эйслинг рубаха была белая, а у Шинид — светло-коричневая. И на Шинид, и на Эйслинг были надеты искусно сделанные украшения, с таким вкусом подобранные к одежде, что даже драгоценные бриллианты не смотрелись бы лучше.
— Веселитесь? Нравится? — спросила Шинид, вроде бы самым обычным тоном, но что-то в ее голосе давало понять, что этот простой вопрос содержит и некое скрытое послание, предназначенное только для Шона.
— Раз уж ты об этом заговорила, то — да, веселимся, по крайней мере — я, — ответил Шон точно таким же многозначительным тоном, и они с Шинид обменялись понимающими взглядами. — А ты как, Яна?
— О, и я тоже. Мне здесь нравится, правда, нравится, — сказала Яна. Шинид кивнула, и они с Эйслинг двинулись дальше.
— Что это с твоей сестрой? — спросила Яна у Шона, когда он, ловко маневрируя между танцующими парами, провел ее на противоположную сторону зала.
— Не стоит из-за нее беспокоиться, — сказал Шон.
Яна заметила, что уголок его рта едва заметно дернулся, как будто в легком раздражении. Что ж, сестринская опека всегда, от самого сотворения мира, немного раздражала братьев, и с этим ничего нельзя поделать.
Яна как раз задумалась, играют ли все время одни и те же музыканты или они время от времени меняются с другими, на вид не отличимыми от прежних, — чтобы головокружительно быстрая, зажигательная танцевальная музыка не замолкала? И тут те музыканты, что сейчас стояли на помосте, отложили свои инструменты и спустились в зал.
Шон Шонгили каким-то образом умудрился подгадать так, что, когда затихла последняя музыкальная нота, они с Яной как раз стояли возле бочки с пуншем — наверное, дна у этой бочки не было вообще, потому что пунш никак не кончался. Шон быстро сунул Яне очередную кружку с веселящим напитком.
— Меня так развезет, что я не смогу петь, — сказала Яна, пытаясь отставить кружку в сторону.
— Выпей. Тебе пора выходить.
С этими словами Шон довольно поспешно и бесцеремонно потащил ее прямо через зал к помосту для выступлений.
— Нет, Шон, нет, — пыталась отпираться Яна. Она заметила, что внимание всех собравшихся в зале обратилось сейчас на них. Шон неумолимо тащил ее к помосту, а люди в зале расступались, давая им пройти. Все как-то сразу притихли и стали рассаживаться по местам. Даже дети оставили шумную возню и затихли, а младенцы, казалось, все разом уснули.
— Да, Яна, да.
— Но почему именно я? — протестовала Яна, но ноги как будто сами несли ее вслед за Шоном.
— Ты — героиня.
Она попробовала высвободить руку, но Шон только чуть сильнее сжал пальцы — и вот Яна уже шагнула на ящик, подставленный к краю помоста вместо ступеньки. Она стояла на возвышении, с ужасом сознавая, что взгляды всех присутствующих в зале обращены на нее и столько людей внимательно наблюдают, как она справится со своим тяжким испытанием. Господи, ну как может ее рассказ или песня помочь этим людям, облегчить горечь их утраты?
Шон Шонгили поднял над головой руки — и малейший шум в зале затих.
— Это — майор Янаба Мэддок, — объявил он и медленно обвел взглядом зал, чтобы убедиться, что все слушают с должным вниманием. — Вы все ее знаете. Она будет петь. — Сказав так, Шон, как ни странно, торжественно поклонился залу и предложил Яне сесть на одинокий стул, который кто-то заблаговременно водрузил на самую середину помоста.
Ноги у Яны подкосились, она безвольно соскользнула на стул и почувствовала, как жесткое сиденье болезненно впилось в ее крестец. Петь? Они что, думают, что она будет сейчас петь?
Тут раздались негромкие, гулкие удары. Яна увидела у Шона в руках бубен. Он тихонько барабанил пальцами по туго натянутой коже. Яна моргнула и вдруг, совершенно неожиданно для самой себя, начала нараспев читать стихи, которые сложились у нее после ночи у горячих источников. Она не повторяла их с той самой ночи, после которой миновала уже не одна неделя, когда Шон терпеливыми уговорами вынудил ее записать на диктофон рассказ о Бремпорте и эти стихи. Но, как бы то ни было, слова лились плавно и без запинки, те самые, нужные слова, в правильном ритме, под удары бубна — и это она их говорила. И Яна перестала обращать внимание на то, что ее окружало. Она вся была сейчас там, в Бремпорте, она заново переживала те несколько невообразимо кошмарных минут дикого ужаса и опустошающей беспомощности. Яне все время казалось, что она не сможет произнести больше ни слова — нестерпимо болело в груди, горло сжимали спазмы, из глаз лились слезы, которые она и не пыталась вытирать. Она жалела, что не успела опьянеть еще сильнее, чтобы легче пережить то, что с ней сейчас творилось.
Яна слышала свой голос как будто со стороны. Она никогда не думала, что у нее может быть такой голос — сильное контральто, такое богатое и глубокое. Она даже не задумывалась над смыслом тех слов, которые поет — до тех пор, пока не дошла до последних строк:
Когда последние отзвуки песни растаяли в тишине зала, Яна склонила голову. Слезы продолжали катиться по щекам и капали на
