— Я уже думала, ты никогда этого не предложишь, — сказала Яна и взяла Шона под руку.
Оно было маленьким; оно было теплым и мокрым, и шкура его была невероятно драной: тонкие пряди и клочки, запутавшиеся в растрепанном меху. Оно пахло едой, но едой не лучшего сорта.
Оно теряло вкусную кровь, вытекавшую в плескавшуюся вокруг него воду. Вода была сложностью. Чтобы добраться до маленького кусочка еды, ей пришлось бы вымокнуть. Разумеется, она могла дотянуться с берега лапой, вонзить в это когти — если она вытянется — вытянется — вытянется.., ах! Она вцепилась в шкуру добычи и потянула ее туда, где это можно было подхватить зубами, но тут — ай! — это шевельнулось. Добыча была еще жива. Хорошо. Лучше всего — свежее мясо. Нужно только слегка куснуть за шею, прокусить шкуру — быстрая смерть, свежее мясо.., и не нужно выползать из удобного логова...
Она потянулась вперед, припав на грудь, вытянула шею, чтобы вонзить зубы в висящую в когтях добычу, и — добыча выскользнула! Добыча пыталась убежать! Она вытянула вторую лапу, выпустив когти, снова потянулась вперед, и — и.., добыча снова выскользнула, прежде чем она успела впиться в нее зубами. Шкура добычи была тонкой, рвалась под когтями, и она не успела перехватить лакомый кусочек второй лапой. Добыча издала пронзительный испуганный визг, похожий на крик кролика. Она решила прекратить вопли навсегда и снова потянулась вперед, чтобы нанести смертельный удар.
Тут пещера содрогнулась, каменный карниз обломился, и она вверх тормашками полетела в воду, так и не сумев ухватить добычу, снова начавшую визжать. Как неудобно, как неловко — так унизиться, и перед кем? Перед едой! Она выбралась из воды, отряхнулась и начала умываться.
Добыча начала бить лапами, отчаянно продвигаясь ко входу в пещеру. Она флегматично двинулась следом. Пещера, пол и весь мир снова содрогнулись. Она понимала, когда к ней обращались. Она села и начала вслушиваться.
Добыча тоже остановилась.
— Это т-ты сделал? — спросила она. — Ты.., ты и есть В-великий Зверь?
Она зевнула.
Мир снова содрогнулся, и она вдруг поняла, что понимает речь добычи. Она поняла также, что добыча была молоденькой самочкой.
Она подошла ближе — молоденькое существо отступило; его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне сумерек, царивших за пределами пещеры. Ее лапы вымокли; впрочем, вода была теплой. Она чуть продвинулась вперед. Самочка стояла не двигаясь.
— Ты вовсе не такой страшный, — проговорила самочка. — Ты просто большая кошка.
Ей нужно было сохранять достоинство. Она хлестнула себя по бокам прекрасным, покрытым тонким узором полос хвостом и заворчала.
И тогда из-под ее вымокших лап раздался ответный рык самого Мира; земля дрогнула, волна накатила на нее, сбила ее с ног, швырнула навзничь, заставив ее изрядно наглотаться воды (чего ей вовсе не хотелось), и понесла прочь от молодого существа.
Когда она поднялась на ноги, то увидела, что самочка — она больше не решалась думать о юном существе как о добыче — не использовала свою возможность бежать. Самочка тоже поднималась из воды, фыркая и отплевываясь. Прекрасно. Самочка не видела ее замешательства. Достоинство было сохранено.
— Я тебя не боюсь, — заявила самочка, когда она приблизилась — втянув когти, спрятав клыки и приглушив рык до тихого вопросительного ворчания, меховым клубочком перекатывавшегося в горле. Вода угрожающе забурлила, и она поправилась: до мурлыканья. — Я знала одну кошку. Совсем маленькую. Я тогда тоже была маленькой. Пастырь Вопиющий заставлял мою маму убить нашу кошку. Он.., он попытался это сделать. Он.., она не хотела этого, и он.., он...
С самочкой происходило что-то странное. С нее снова начала течь вода, но, в отличие от той, в которой она стояла, эта вода не пахла серой. Она просто была соленой.
— Моя мама была не такой, как Вознесение. Она была смелой. Пастырь наказал ее за неповиновение, и она ушла вместе с моей кошкой. И поэтому.., поэтому я тебя не боюсь. Ты живешь там, где должен обитать Великий Зверь — где он лежит в ожидании глупых заблудших овец, отбившихся от стада, чтобы схватить их и свести с ума, ввергнув в царство вечного зла, в то время как тела наши будет терзать великое пламя преисподней. Но ты не Великий Зверь — ты просто не можешь им быть. Может, ты.., ты — Страж Преисподней?
Невежество самочки и эти глупые предположения насчет нее самой и ее отношений с Домом настолько вывели ее из себя, что она ответила:
— Я — Коакстл! И этого довольно.
— Я Козий Навоз, Коакстл, — со всей хитростью своего племени сказала самочка. Она видела: самочка знает силу имен. Теперь самочка знала ее имя, а она знала имя этого молоденького существа. Теперь самочка не могла быть едой.
Но ее Дом уже объявил, что эта самочка — не еда: именно это и имел в виду Дом, когда говорил с ней подземным гулом и поднявшейся водой. Она знала, что можно делать, а чего нельзя.
— Прекрасно, Козий Навоз, — сказала она. — Козий Навоз — не еда, но, несомненно, мне нужно поесть. А потому мы должны оставить Дом и поохотиться.
Глава 3
Река вскоре должна была разлиться, и у людей Килкула было непривычно много воды. Как правило, даже в середине лета в глубине река оставалась замерзшей; однако теперь Сурс создал новые реки, берущие начало в теплых источниках: воды хватало на то, чтобы напиться, вымыться и искупаться — конечно, если вы не против мути.
Поскольку под рукой было столько воды, а горячие источники находились в некотором удалении от города, это место было в полном распоряжении Яны и Шона.
Проезжая через заросли кустарника, на ветвях которого уже начали распускаться первые листья, Яна улыбнулась: на проталинах проклюнулись цветы, всю зиму продремавшие под снегом.
Горячие источники были тем местом, куда они с Шоном впервые отправились вместе, где она впервые начала догадываться о его второй природе, где они впервые занимались любовью. За водопадом пряталась тайная пещера, служившая местом сбора жителей поселения во время лэтчки, празднеств, ночных песнопений, позволявших напрямую общаться с планетой. Один только вид серебристых водяных струй, от которых в теплом воздухе поднимался еле заметный пар, и жемчужной кисеи водопадов подействовал на Яну чудесным образом.
В эту теплую погоду им не приходилось раздеваться так быстро. Они с Шоном не торопились — у них было время раздеть друг друга, время для ласки и поцелуев, прежде чем оба вошли в воду. Он стремительно бросился в водяной поток, она медленно скользнула с берега в воду, ощутив ее теплую ласку, потом погрузилась в серебристые струи с головой. Песни птиц и стрекотание насекомых смолкли, она больше не слышала ни шороха зверей в кустах, ни звона сбруи, ни топота копыт кудряшей: вместо этого вода наполнила ее уши иной музыкой.
Потом вокруг нее закружило теплое шелковистое тело; тюлень вынырнул из воды и посмотрел на нее. Серебряные глаза глядели с вызовом и чувством — это было так “по-шоновски”, что облик селки уже не смог смутить Яну.
— Ах ты!.. — Она рассмеялась и плеснула в него водой. — Ты что, изменяешься автоматически, как только попадешь в воду?
Из горла Шона-селки вырвалось довольное ворчание; он продолжал кружить вокруг Яны, и прикосновение его шкуры пробуждало в ней странные ощущения.
— И это все, что ты можешь сказать? — весело вскрикнула Яна. — Ты не можешь говорить в облике селки?
Она хихикнула и подняла ладонями волну, накрывшую Шона с головой.
Шон нырнул — но не для того, чтобы увернуться от волны, а для того, чтобы погладить Яну там, где она менее всего это ожидала. Ошеломленная, она попыталась отстраниться, однако изгибы его тела делали бегство невозможным. Здесь он был хозяином. Однако же Яна сумела поймать его за складку шелковистой мокрой шкуры и вытянуть на поверхность.
— Послушай, партнер, мне в общем-то все равно, какое обличье ты принимаешь. Я не возражаю даже
