позволяли усомниться в том, что она непреклонна в своем упрямстве. Так как в данном случае насилие было применено в результате семейной ссоры, то, согласно закону, ничего нельзя было поделать. Она не собиралась подавать официальную жалобу и выдвигать обвинения, и двум женщинам-полицейским пришлось с ней согласиться.
— Дура набитая, — сказала одна из них, когда они уже собирались уходить. — Никогда не смогу понять этих девчонок. Ей еще девятнадцать только, а она уже такая упрямая. Я бы засадила его по всем статьям и еще что-нибудь от себя добавила. Не выношу женщин, которые терпят от мужчин подобное насилие, а потом еще уверяют, что любят их.
Она сказала это довольно громко — и наверняка преднамеренно, — потому что Элли все слышала. В этот момент ей ужасно захотелось закричать им в спину: «Что здесь общего с любовью?! Вы даже не знаете, что такое любовь!» Она молча смотрела вслед уходящим по коридору женщинам и плакала. «Просто я ничего не знала об этой жизни, когда вышла из автобуса на остановке Виктория-коч два с половиной года назад».
Элли здесь никого не знала, идти ей было некуда, а в кошельке лежало всего два с половиной фунта. Она держала небольшой чемоданчик, в котором было аккуратно уложено немного белья, расческа, косметичка и фотография ее с матерью, сделанная еще тогда, когда все было хорошо. Идти ей было некуда: ни друзей, ни родственников, которым можно было бы позвонить и попроситься переночевать, у нее в этом городе не было.
Она убежала слишком поспешно, да и то только лишь потому, что представилась возможность: в коридоре удалось открыть дверь, а лампу на улице вывернула маленькая хулиганка Дженни, бежавшая уже во второй раз из приюта, где ее держали, пока наводились справки о ее семье.
Когда Элли узнала, что Дженни собирается бежать этой ночью, она упросила и ее взять с собой.
— Слишком жирно будет брать еще пассажиров, — отрезала сначала Дженни. — Ты слишком «зеленая» для таких дел. Ни черта не знаешь, раньше здесь никогда не была. А я уже «залетала». Они меня пятый раз пытаются раскрутить, но все равно ни черта у них не получится. Смотаюсь в Шотландию, правда, у меня есть кое-какие дела в Лондоне.
Элли было очень интересно.
— А как ты все это сделаешь? — шепотом спросила она.
— Не задавай никаких вопросов, и я не буду тебе лгать. — Огромные удивленные глаза посмотрели ей в лицо. — Слушай, а ты вообще что тут, в приюте, делаешь? Ты же никуда не убегала, почему тебя держат взаперти? Тебе сколько лет?
— Семнадцать.
— Не может быть! Ты на семнадцать не тянешь. Я думала, что ты моя ровесница.
— А сколько тебе?
— Пятнадцать… почти. — Дженни внимательно смотрела на воспитанную, слегка испуганную девочку.
— Ты сирота?
— Мама умерла… А папа…
После этих слов Дженни произнесла такое, что Элли считала неприличным говорить вслух.
— Не позавидуешь, да? — Дженни презрительно фыркнула. — А ты зачем хочешь смотаться из этого теплого гнездышка? Там, за забором, крутая жизнь, и, если ты не знаешь, как в ней вертеться, тебе ничто не поможет.
— Я хочу уйти отсюда прямо сейчас, чтобы начать абсолютно новую жизнь.
— Для этого нужны деньги. У тебя есть?
— Нет, но я знаю, где немного есть.
— Где? Сейчас как раз позарез нужны.
— У меня дома, там, где мы жили. Отец всегда хранил деньги в жестяной коробке в нижнем ящике стола.
— А сколько?
— Не знаю, но там всегда была толстая пачка банкнот. Он часто открывал ее при мне.
— В доме есть кто-нибудь?
Элли покачала головой. Отец и сестра ушли неизвестно куда, она даже не знала, где они сейчас. Дом был закрыт, там никого не было.
— У тебя ключи есть?
— Нет. — У нее никогда не было ключей. Отец не разрешал ей их иметь.
— А что это за дом? Большой, маленький, частный, квартира…
— Большой дом в четыре этажа.
— Окна какие?
— Со скользящей рамой.
— С двойными стеклами?
— Нет.
Дженни с удовлетворением кивнула головой.
— Адрес?
Что-то непонятное заставило Элли сказать:
— Я проведу тебя туда, если ты возьмешь меня с собой. Дженни рассмеялась, но в ее смехе слышалось невольное уважение.
— Ты не так глупа, как кажется. Короче, рассказываю все только один раз. Если не запомнишь, твое дело.
Под строгим надзором Дженни Элли съела весь ужин, потому что Дженни считала, что второй раз есть они теперь уже будут неизвестно когда. Надев ночные рубашки, они легли в постели. Когда Элли в молчании проследовала за Дженни к выходу, третья обитательница комнаты — толстая и глупая пятнадцатилетняя девчушка, которую поймали, когда она начала предлагать себя на улице переодетому полицейскому, — громко храпела. Дженни открыла дверь украденным утром ключом, и, прокравшись по темному коридору, они вылезли через окно на улицу.
Затем они долго шли по каким-то улицам, прижимаясь к стенам и заборам. Дженни, казалось, прекрасно знала этот район.
— Я хорошо ориентируюсь, я провела тут семь месяцев. Можно было бы и больше, если бы эта старая корзина не сунула свой нос в мою комнату, когда меня не было дома, и не обнаружила те вещи, которые я там хранила.
— Какие вещи? — наивно спросила Элли.
— Из магазинов, дура! Я потихоньку их оттуда таскала. Что, не знаешь, что такое магазинная кража?
— А-а…
— Она позвонила в полицию, и вот я снова в приюте. Вернуться к ней — все равно что вернуться в приют. Да она меня и на порог не пустит. — Дженни оглянулась на большой молчаливый дом. — Черт! Ты тут живешь, что ли? — спросила она, но через секунду добавила уже с большей долей сомнения: — Какого черта тогда ты попала в приют?
— Это долгая история, — ответила Элли уклончиво. Они стояли у огромного строения викторианской эпохи. — Вот тут я и жила.
— Ладно, постой на шухере, вдруг кого-то принесет… Пока Элли, вся дрожа от страха, что их каждую минуту могут схватить, следила за улицей, Дженни пробралась внутрь и помогла Элли залезть следом за ней.
— Свет не включай! — предупредила Дженни. — Ты и так все должна с закрытыми глазами находить.
Ящик стола оказался запертым, ее отец всегда носил ключ на одной цепочке вместе с часами, но Дженни знала, как обращаться с замками, и через некоторое время Элли услышала радостный вздох, который та издала, увидев черную блестящую коробку. В ней оказалось чуть больше шестидесяти фунтов. Они поделили их.
