склонность к бюрократии полностью здесь развернулась в этом центре системы, объединяющем все информационные каналы из самых отдаленных уголков Европы и транслирующем в обратном направлении приказы. Кабинеты, картотеки, центры подслушивания, радиоцентры, лаборатории, архивы – все достигло такого размаха, что ограничиться Принц-Альбрехт-штрассе стало уже невозможно, и РСХА расползлось по Берлину, заняв не менее 38 больших зданий.
Когда бомбардировки повредили почти все эти здания, Гиммлер воспользовался предлогом и установил новый порядок. Каждый день главные руководители служб обедали в доме номер 116 по Курфюрстенштрассе, где находилось ведомство Эйхмана. Вокруг стола собирались люди, заставлявшие дрожать всю Европу. Кальтенбруннер относился к Эйхману с большой сердечностью: у земляков было много общих знакомых. Кальтенбруннер не упускал случая расспросить Эйхмана о здоровье его оставшейся в Линце семьи, которую хорошо знал, об учебе подросших детей и рождении новых, о здоровье стариков и процветании их многочисленной родни. Постороннему взгляду могут показаться парадоксальными подобные излияния чувств и проявления взаимного интереса людьми, которые в тот день до обеда могли росчерком пера решить судьбу нескольких тысяч несчастных, а выйдя из-за стола, другой подписью послать на смерть новые тысячи жертв на другом конце Европы.
Гиммлер по мере возможности присутствовал на этих обедах. Так он старался поддержать моральный дух своих сподвижников, которые порой стали проявлять неуверенность, получая известия о военных поражениях, участившихся на Востоке, и об итогах массовых налетов англоамериканской авиации на объекты в центре Германии. На этих встречах царили оптимизм и сердечность. Хотя в принципе там не было принято заниматься служебными делами, довольно часто случалось, что Мюллер или Эйхман, пользуясь случаем, спрашивали мнение Кальтенбруннера или Гиммлера по отдельным важным вопросам. Так, между фруктами и сыром или попивая тонкие вина, доставленные из Франции, эти люди решали, стоит ли ликвидировать ту или иную категорию заключенных, применить ту или иную форму казни. Эти чудовищные дела казались им банальными и повседневными: решая их, они спокойно пили кофе.
Именно на этих обедах были обсуждены детали внедрения первых газовых камер; там же обсудили результаты опытов по уничтожению евреев. Долго и тщательно сравнивались скорость, экономичность, легкость различных средств истребления, причем зловещие разговоры не мешали присутствующим работать вилками. Только Небе, переметнувшийся к тому времени на сторону противника и участвовавший вместе с представителями абвера в заговоре с целью убийства Гитлера, очень страдал, по словам Гизевиуса, от этих обменов мнениями и «уходил с них полностью измотанный».
Когда Гиммлера не было, возглавлял эти обеды Кальтенбруннер, нередко использовавший их для язвительных нападок на тех своих подчиненных, кого не любил или чьи прямые отношения с Гиммлером его раздражали. Шелленберг, как протеже Гиммлера, был наиболее частым объектом его атак, и он даже жаловался Гиммлеру, прося освободить его от присутствия на этих трапезах. Но рейхсфюрер СС слишком высоко ценил этот обычай, чтобы допускать малейшее отступление.
Несмотря на своеобразную опеку, под которую Гиммлер его поместил, Кальтенбруннер наложил на РСХА отпечаток узости своего мышления и юридического образования. Гизевиус следующим образом описал его воздействие: «Пришел Кальтенбруннер, и с каждым днем начало становиться все хуже и хуже. Мы начали отдавать себе отчет, что импульсивные действия такого убийцы, каким был Гейдрих, может быть, не столь ужасны, как холодная юридическая логика адвоката, у которого оказался в руках такой опасный инструмент, как гестапо».
Абсолютным хозяином гестаповского отдела IV В стал Эйхман. Он пребывал в постоянном контакте с Кальтенбруннером и часто получал прямые приказы от самого Гиммлера, хотя в административном плане продолжал оставаться в подчинении Мюллера. Ему доверили провести «Окончательное решение еврейского вопроса», то есть полное уничтожение евреев Европы. Политика абсолютного антисемитизма, которая началась в Германии погромами, организованными Гейдрихом 9 ноября 1938 года[27], завершилась этим решением. По примерным расчетам, сделанным в Нюрнберге, она стоила жизни 6 миллионам евреев в Германии и оккупированных странах. Власть Эйхмана над евреями стала абсолютной после постановления от 1 июля 1943 года, подписанного Борманом; оно лишало сынов Израиля права обращаться в обычные суды и помещало их под исключительную юрисдикцию гестапо.
В постановлении от 9 октября 1942 года, подписанном также Борманом, было указано, что «постоянное устранение евреев с территории Великой Германии не может далее осуществляться путем эмиграции, но только через использование безжалостной силы в специальных лагерях на Востоке».
Система организованных погромов была применена на Востоке, а затем приступили к научным и промышленным методам уничтожения людей. Эйхман создал четыре лагеря, из которых наиболее известным был Маутхаузен. Проект, по которому был построен данный лагерь, показывал, что политика истребления рассматривалась нацистами как продолжительная по времени задача, которая продолжится после порабощения всей Европы. Кроме евреев, останется еще много противников, надлежащих устранению.
«Построенный как огромная каменная крепость, расположенный на вершине холма и окруженный бараками, Маутхаузен являл собой не только долговременную конструкцию, но и мог укрыть большой военный гарнизон и располагал для этого всем необходимым. Сама крепость была фабрикой уничтожения, куда присылали заключенных, высосав из них все силы принудительным трудом в приданных ему лагерях Гузен или Эбензее. Когда побои и голод снижали трудоспособность заключенных до определенного уровня, их пересылали в центральный лагерь, где их судьба решалась за несколько часов. В принципе живым из центрального лагеря не выходил никто».
Эйхман организовал систему доставки в эти лагеря специальными эшелонами намеченных к уничтожению евреев из всей Европы. Отправление и загрузка эшелонов зависели от мощности лагерей и транспортных возможностей германских железных дорог.
Коменданты лагерей смерти включали газ только по указанию Эйхмана. Каждый эшелон курировал офицер СС, получавший необходимые указания, после которых он определял, отправлять ли эшелон в лагерь уничтожения или нет, и судьбу его «пассажиров». Например, буквы «А» или «М», проставленные в инструкции для сопровождающей эшелон команды, означали Аушвиц (Освенцим) или Майданек, что было равносильно приказу об уничтожении в газовых камерах.
В Освенциме было установлено следующее правило:
«Дети в возрасте до 12–14 лет, лица старше 50-летнего возраста, а также больные (или преступники, имеющие несколько судимостей), перевозимые в вагонах, снабженных специальными табличками, отправлялись немедленно по прибытии в газовые камеры. Другие заключенные подвергались осмотру, и врач-эсэсовец по внешнему виду отделял дееспособных от нетрудоспособных. Последние отправлялись в газовые камеры; те, кто остался, распределялись между трудовыми лагерями».
Вторая категория была, естественно, временной. Работая в бесчеловечных условиях, люди быстро истощались, и их также отправляли в газовые камеры.
На востоке Польши использовался дьявольский метод, изобретенный и отработанный Виртом, бывшим комиссаром криминальной полиции в Штутгарте, которого РСХА направило в Люблин.
Вирт выбирал среди евреев некоторое число уголовников, которым обещал крупное материальное вознаграждение при условии, что они найдут себе сообщников, готовых на любую работу. Таким образом, он отобрал около 5 тысяч мужчин и женщин, которые получили не только надежду спасти свою жизнь, но и право участвовать в ограблении заключенных. Им было поручено уничтожение своих несчастных единоверцев.
Среди лесов и равнин Восточной Польши создавались замаскированные лагеря уничтожения. «Они строились для отвода глаз, как потемкинские деревни, – рассказывал доктор Морген, – чтобы у вновь прибывших складывалось впечатление, что их доставили в какой-то город или крупный населенный пункт. Поезд прибывал на бутафорский вокзал; когда сопровождающая команда и персонал поезда уходили, двери вагонов открывались. Евреи выходили на платформу. Их тут же окружали члены еврейских отрядов, и комиссар Вирт или кто-то из его подручных произносил речь. Он говорил: «Евреи! Вас привезли сюда для того, чтобы здесь поселить, но прежде чем образовать новое еврейское государство, вы должны обучиться какой-нибудь новой профессии. Здесь вас будут обучать, и каждый из вас обязан выполнить свой долг. Прежде всего каждый должен раздеться, чтобы ваша одежда была продезинфицирована, а вы вымылись и не заносили в лагерь насекомых».
И тогда прибывшие строились в колонну. Затем мужчин отделяли от женщин, и в раздевалках они
