себя спокойной и собранной. Впервые за полгода. Казалось, ночные слезы смыли стену тумана, которой Дженни отгородилась от страшной действительности в надежде спрятаться от потери. Теперь все встало на свои места, и она точно знала, что делать дальше.
Она полежала немного, наслаждаясь новым ощущением, а потом взглядом нашла мольберт, на котором был натянут почти законченный пейзаж. Это был вид ранчо с фотографии, которую дал ей заказчик из Парраматты, – он хотел подарить жене в день рождения пейзаж того места, где она выросла.
Дженни придирчиво рассматривала картину, отмечая недостатки и следы небрежных мазков, которые предстояло исправить. В последнее время ей не работалось, но сейчас, в это солнечное утро, она вдруг почувствовала знакомое нетерпение, которое всегда охватывало ее перед началом работы.
Вскочив с тахты, Дженни решительно направилась к холсту. Сначала она закончит пейзаж, а затем будет планировать поездку в Чурингу.
Она смешивала краски, когда на нее вдруг накатила волна дрожи от неясного предчувствия. Чуринга! Казалось, она манит к себе, торопит поскорее сменить холодную голубизну океана на горячие, красновато- желтые краски земли.
Через три недели на тахте в студии сидела Диана, внимательно разглядывая почти готовую картину Дженни, и очень жалела, что ее нельзя забрать на выставку. Австралийцы сходят с ума от таких картин. В этом они настоящие патриоты. Им подавай настоящую Австралию – дикую и прекрасную! Хотя многие из них сами никогда не бывали дальше Голубых гор. А здесь, на картине Дженни, и дураку ясно, дышит зноем подлинная Австралия.
Диана наклонилась вперед, чтобы поближе рассмотреть работу подруги. В ней было нечто новое, чего никогда раньше не замечала Диана. Казалось, Дженни вложила в этот необъятный пылающий мир все свои чувства. Ярость, боль, любовь! Как будто это ранчо на краю земли было ее собственным, потерянным навсегда, домом.
– Думаю, это твоя лучшая работа за последнее время, – пробормотала Диана. – В ней видна твоя душа, детка.
Дженни отступила от мольберта и, прищурившись, посмотрела на холст. На ней были старые, испачканные красками шорты и топ от бикини. Хвост на голове подпрыгивал, повторяя резкие, уверенные движения кисти в руке. Она была босиком, что позволяла себе только в присутствии Дианы. На шее висел медальон, подаренный Питом на Рождество.
– Наверное, ты права, – ответила она. – Хотя я не очень люблю работать с фотографиями.
Диана со страхом наблюдала за последними мазками Дженни. По опыту она знала, что это очень ответственный момент, когда можно или по-настоящему завершить работу, или все безнадежно испортить. Единственный судья – инстинкт самого художника.
Наконец Дженни отошла от мольберта. Она долго изучала свою работу, а затем решительно сунула кисть в банку с растворителем и, распустив волосы, встряхнула головой.
– Конец! – весело объявила она. – Теперь можно начинать строить дальнейшие планы.
«Как здорово видеть ее такой воодушевленной!» – подумала Диана. Она была безумно рада, что Джен наконец вернулась к жизни.
– Ты уверена, что не хочешь пожить здесь, пока я съезжу на ферму? – спросила Дженни.
Диана покачала головой:
– Конечно, не хочу, детка. Это все равно что угодить одной ногой в капкан, когда надо быть в полной боевой готовности. Скоро откроется выставка, и Руфус дал мне слово, что обязательно придет. Вот что меня сейчас больше всего волнует, ты же знаешь.
– Но, надеюсь, он не тот человек, который тебе нужен? – фыркнула Дженни. – Все равно он скоро уедет в свою любимую Англию.
Диана по привычке вылепила в уме фигуру Руфуса – художественного критика средних лет, обожающего рубашки кричащих расцветок в сочетании с еще более немыслимыми галстуками. Вспомнила его вызывающие манеры и снисходительный тон.
– Надеюсь, что да, – скривилась Диана. – Он достал меня своими нравоучениями и рассуждениями о неотесанности австралийского искусства по сравнению с утонченным мастерством английской художественной школы.
– Просто он пытается произвести на тебя впечатление. Да он просто пижонит, Ди!
– Кто его знает? Но знаешь, я бы хотела, чтобы он поменьше давил на меня своей чертовой Англией. – Диана уставилась в окно; с пляжа доносилась веселая разноголосица на фоне последней песни «Битлз», звучащей из репродуктора. – Если честно, этот чертов англичанин мне очень нравится. Он умеет меня рассмешить, а это ведь много значит, правда?
Дженни встревожилась. Она подошла к Диане и внимательно посмотрела ей в глаза.
– Думаю, что да, – прошептала она. – Но дай мне слово, что ты не выскочишь за него замуж, пока меня не будет, Ди! Я не хочу, чтобы ты уехала, а он явно сходит по тебе с ума.
– Ты действительно так считаешь? – К собственному удивлению, Диана вдруг разволновалась.
– Конечно, – заверила ее Дженни. – Ну, хватит о нем. Пошли вниз, я приготовлю что-нибудь поесть, а потом ты поможешь мне продумать маршрут до Чуринги и заказать билеты. Я бы хотела быть во всеоружии для встречи с Джоном Уэйнрайтом.
Диана смотрела в любимые фиолетовые глаза и радовалась, что подруга стала наконец сама собой. Кто знает, может, это путешествие будет началом новой жизни для нее?
Джон Уэйнрайт был в том же костюме-тройке, а в его кабинете все так же не работал кондиционер. Единственной уступкой жаре был небольшой вентилятор на столе, который чуть колебал теплый спертый воздух.
Дженни наблюдала, как адвокат аккуратно подравнивает папки на столе. Ему очень шел этот кабинет – обшитые деревянными панелями стены, массивные тома в кожаных переплетах на полках от пола до потолка. Маленький оплот старой Англии, как будто специально перенесенный сюда по приказу
