Мы заметили, каким старым и слабым он выглядел, глаза его были усталыми и опухшими. Он поднял взгляд на Грейс:
– Прости, дитя, это был не «Ворон».
Грейс опустила голову.
– Это был «Мерлин»; судно все-таки не затонуло. – Он опять замолчал на несколько минут, пока огонь из камина гонял тени по его измученному лицу. – Я привез немного денег и пару вещей; но немного.
Жэр и я с удивлением взглянули на забитые доверху седельные сумки, но ничего не сказали.
Грейс поставила розу в высокий фарфоровый стакан с водой, и отнесла ее на каминную полку над огнем в гостиной. Отец посмотрел на цветок и все остальные последовали за его взглядом.
– Тебе нравится, Красавица, дитя мое? – спросил он.
– Очень, Отец, – ответила я, гадая. – Никогда не видела ничего подобного.
Он произнес, уставившись на розу, словно в трансе:
– И ты даже не представляешь, насколько дорого обошлась мне такая обычная вещь.
И только он закончил говорить, как лепесток упал с цветка, хотя бутон остался нетронутым и продолжал цвести. Лепесток переворачивался в воздухе, пока падал, словно весил не больше перышка и легкие порывы воздуха от огня в камине могли его поднять; огонь же словно позолотил его. Но, достигнув пола, лепесток упал со слышным звоном, как оброненная монета. Жэр наклонился и поднял его: тот был ярко-желтого цвета. Жэр покрутил его в пальцах, с легким усилием согнув.
– Он золотой, – тихо произнес он.
Отец поднялся, будто спина его болела.
– Не сейчас, – сказал он в ответ на наши изумленные лица. – Завтра я расскажу вам всю историю. Поможешь мне подняться наверх? – попросил он Грейс; все остальные смотрели на них, пока они не ушли. Хоуп погасила огонь и мы отправились спать. Седельные сумки лежали там, где мы с Жэром их оставили: он едва взглянул на них, пока проходил в дверь.
Мне приснился ручей, текущий из заколдованного леса и превратившийся в жидкое золото, которое звенело, пробегая по камням, и было мягким, словно шелк; а большой красный грифон пролетал над полем, отбрасывая тени на наш дом своими крыльями.
Часть 2
Глава 1
Отец все еще спал, когда все мы закончили завтрак в полной тишине и приступили к работе. После того как доела, я прошла в гостиную, чтобы снова взглянуть на розу: она все еще была там; что ж, по крайней мере, мне это не приснилось. Золотой лепесток лежал на каминной полке, где прошлой ночью был оставлен Жэром; он слегка качнулся, изогнутый, когда я приблизилась, чтобы взглянуть на него, но это, наверное, был лишь сквозняк в комнате. Бутон цветка не раскрылся шире: роза словно была заморожена в момент высшей своей красоты. Аромат ее наполнил гостиную и легко можно было поверить, что этот цветок никогда не завянет и не умрет. Я вышла через переднюю дверь и мягко прикрыла ее за собой, чувствуя себя так, словно только что вышла из пещеры волшебника.
Жэр в тот день должен был подковать пугливого жеребенка и я обещала ему помочь; так что я наблюдала за ним через окно в конюшне, пока чистила лошадей, ожидая прибытия жеребенка и его хозяина. Работала я второпях, потому что за то время, что обычно вычищала одно животное, сегодня должна была закончить двоих; но что-то в той лошади, на которой приехал Отец, заставило меня остановиться. На ее крупе, совсем рядом с основанием хвоста, виднелись пять мелких, круглых белых отметин, словно от седла – или от упряжи, но на том месте упряжь бы их не оставила. Четыре отметины шли полукругом, а пятая слегка отделялась от остальных, отклонившись под углом: словно отпечатки пальцев чьей-то руки. Должно быть, рука была большая, потому что я попыталась приложить свою – мои пальцы даже не дотянулись до отметин. Когда я положила руку на круп, лошадь вздрогнула от прикосновения и нервно вскинула голову. Я увидела, как сверкнули белки ее глаз, когда она взглянула на меня: казалось, лошадь по-настоящему испугалась (а ведь до того была спокойной и послушной), и мне даже пришлось несколько минут ее успокаивать.
Пугливый жеребенок прибыл до обеда и я провела пару часов, ухватившись за уздечку, напевая ему на ухо и держа его за одно копыто (пока Жэр подковывал другое), чтобы жеребенок стоял ровно и не мешал работе.
Отец вышел из дома чуть раньше полудня и стоял на крыльце, глубоко вдыхая и осматриваясь, словно он отсутствовал десять лет, а не месяцев, или будто он оценивал обстановку в преддверии будущих неприятностей. Наблюдая за ним, пока он проходил к кузнице, я подумала, что он невероятно быстро восстановил силы после всего лишь одной ночи отдыха; как только Отец подошел поближе ко мне, стало заметно, что перемены в нем были удивительны. Я отвлеклась от жеребенка, который сразу же дернулся вперед; Жэр закричал:
– А ну, держись!
И отпустил копыто, которое подковывал. Когда я снова бросила взгляд на Жэра, то увидела, что он впервые заметил моего отца, и изумление, которое испытала я, отразилось на лице моего деверя.
Отец не просто отдохнул от долгой дороги: казалось, он помолодел на пятнадцать или двадцать лет. Глубокие морщины на его лице сгладились, раньше он прищуривался, чтобы получше видеть (зрение стало его подводить), теперь же этого не было – взгляд его был четок и прозрачен. Даже седые волосы выглядели гуще, и походка его стала упругой, словно у молодого человека.
Он улыбнулся нам, будто не заметил ничего странного в том, что мы так уставились на него, и сказал:
– Простите, что беспокою вас. Надеюсь, вы не против, если я проведу свой первый день дома, просто гуляя и наблюдая за семьей; обещаю, что приступлю к работе уже завтра.
Мы, конечно же, заверили его, что он может делать все, что душе угодно, и он ушел.
Последовало молчание, во время которого жеребенок дергал ушами туда-сюда, подозревая нас в заговоре, придуманном, чтобы причинить ему еще больший вред.
– Как хорошо он выглядит, не правда ли? – наконец произнесла я, смущаясь. Жэр кивнул, поднял уже остывшую подкову щипцами и положил обратно в огонь. Пока мы смотрели, как подкова розовеет, он ответил:
– Интересно, что в тех седельных сумках?
К этой тайне мы больше не возвращались. Мы закончили подковывать жеребенка и я увела его, чтобы привязать в конюшне, где он будет дожидаться своего хозяина: по дороге жеребенок высоко ступал и брыкался в новых подковах, от этого снег таял вокруг него, а животное словно танцевало и играло с тенями.
Только после ужина Отец рассказал нам свою историю. Все сидели вокруг камина в гостиной, слишком сильно пытаясь выглядеть спокойными и занятыми, когда Отец оторвал взгляд от пламени; только он один сидел без дела и только он не чувствовал никакого напряжения. Улыбнувшись нам, Отец произнес:
