– Да, но как...
– Они уходили в лес, он залезал на телефонный столб и подслушивал разговоры вашего мужа, пока собаки грызли кости. Далее в ясную ночь он не давал ему противоядия, потом проникал на крышу и передавал информацию связному на побережье. О, кажется, пора.
Два сонных глаза открылись на бледном лице и остановились на миссис Баркер.
– Дорогая, – прошептал хозяин дома, – что делают здесь эти люди?
– Рассел, – тихо произнес Холмс, – мне кажется, нам лучше оставить их вдвоем и пойти помочь перенести мистера Хауэла. Миссис Баркер, бережно храните пузырек, пока я не исследую его содержимое и не научусь делать это противоядие. Доброй ночи.
На лестнице мы столкнулись с врачами, поднимавшимися по узким ступеням. Джонсон встречал их у дверей. Внезапно раздался знакомый шум. Холмс достал из рюкзака свой пузырек, но я его остановила.
– Дайте сперва я попробую, – сказала я. Откашлявшись, я выпрямилась во весь рост (больше шести футов в этих ботинках) и, открыв дверь, увидела свору. Я уперла руки в бедра и впилась в псов взглядом.
– Как вам не стыдно! – Семнадцать челюстей медленно закрылись, и тридцать четыре глаза уставились на меня. – Как вам всем не стыдно! Так вы встречаете агентов Его Величества? Что вы о себе думаете?
Семнадцать морд посмотрели друг на друга, на меня, на людей в дверях. Волкодав первым поджал хвост и скрылся в темноте, за ним одна за другой ушли другие собаки.
– Рассел, в тебе много неизведанных глубин, – пробормотал Холмс. – Напомни мне позвать тебя, если в округе вдруг объявится дикий и хищный зверь.
Мы увидели, как предателя-дворецкого вывели через ворота, и, болтая о разных вещах, пошли по темной дороге вдоль телефонной линии домой.
Глава 4
Мое первое дело
Лучше мелкое и гнусное, чем вообще ничего...
Дело Баркера было первым, в котором мы скооперировались с Холмсом (если можно назвать кооперацией, когда один ведет, а другой следует его инструкциям). Оставшиеся дни весенних каникул пролетели незаметно, и вскоре я вернулась в Оксфорд, порядком поздоровевшая благодаря трудотерапии под руководством Патрика, с сознанием, что впервые участвовала в расследовании уголовного дела. (Должна сказать, что все закончилось поимкой около десятка немецких шпионов и выздоровлением мистера Баркера, за что миссис Баркер была нам очень признательна.)
Когда я вернулась в гостиницу, мистер Томас, как мне показалось, был вполне удовлетворен моим внешним видом. Таким образом, я с обновленным энтузиазмом вернулась к математике, теологическим исследованиям и к карьере Ратнакара Санжи. Я дала себе слово больше гулять по холмам, окружающим город (конечно, с книгой в руках), и к концу учебного года, в июне, не чувствовала себя такой измочаленной, как в прошлый раз.
На весну и лето 1918 года пришлись события значительной важности как для страны, так и для одной отдельно взятой студентки. Кайзер начал свой последний массированный натиск, и осунувшиеся лица вокруг меня помрачнели еще больше. Нам плохо спалось за темными занавесками. А потом словно каким-то чудом немецкое наступление захлебнулось, а союзные войска, поддержанные техникой и людскими ресурсами Соединенных Штатов, начали контрнаступление. Даже массированный майский налет на Лондон не переменил растущей уверенности в том, что силы Германии на исходе и что после долгих лет противостояния забрезжил наконец впереди свет надежды.
Я приехала домой в середине лета. Мне было восемнадцать с половиной, и я чувствовала себя сильной и взрослой, мне казалось, что весь мир лежит у моих ног. В то лето я всерьез начала интересоваться делами моей фермы и стала задавать Патрику вопросы о наших планах на послевоенное будущее.
Я обнаружила, что за время моего отсутствия Холмс изменился. Не сразу, но можно было заметить, что его немного смущала эта молодая женщина, которая неожиданно выросла из Мэри Рассел. Не то чтобы я стала совершенно другой, просто немного округлилась и окрепла, но по-прежнему носила ту же одежду и заплетала волосы в две длинные косички. Главная перемена была в моих движениях, в том, как мы встречались взглядом. Я почувствовала свою силу и начала ее пробовать, и, вероятно, именно это заставило его почувствовать себя постаревшим. Я впервые обратила на это внимание, когда однажды он обошел холм, вместо того чтобы взобраться на него, а потом спуститься. Не то чтобы он стал дряхлым стариком – это было далеко не так. Он просто сделался более рассудительным, и иногда я, выкидывая что- нибудь безрассудное, ловила на себе его задумчивый взгляд.
Тем летом мы несколько раз ездили в Лондон, и я заметила, как сильно он там менялся, словно сама атмосфера воздействовала на него, заставляя свободнее двигаться. Лондон всегда был его домом, деревня же им так и не стала. Он вернулся к своему сочинению и опытам отдохнувшим и взялся за них с удвоенной, энергией. Если воспоминания о лете перед поступлением в Оксфорд были связаны для меня с прогулками под солнцем и многочисленными партиями в шахматы, то это лето запомнилось двумя случаями, точнее делами.
Я сказала «двумя», хотя первый случай вряд ли можно было назвать делом, скорее шуткой. Это произошло июльским утром. Я нашла в журнале статью, посвященную новейшим американским разработкам в сельскохозяйственной технике, и понесла ее Патрику. Он был на кухне, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Я отняла у него горячий чайник, прежде чем он успел обжечься, и спросила, в чем дело.
– О, мисс Мэри, ничего страшного. Просто эта Тилли Уайтнек, которая держит гостиницу с трактиром. Ее вчера обокрали.
Названное заведение располагалось на дороге между Истборном и Льюисом и пользовалось популярностью у местных жителей и людей, приезжавших на праздники и уик-энды. Патрик также был одним из его завсегдатаев.
– Обокрали? Но ее не ранили?
– Нет, все спали. – Ага, подумала я, значит – кража со взломом. – Они выломали заднюю дверь и забрали выручку из кассы и кое-что из съестных припасов. Все произошло очень тихо – никто ничего не
