Ванна наполнилась. Я медленно влезаю в обжигающе горячую воду. Не знаю, приедет ли Джамель. Закрываю глаза и чувствую, что мне страшно за Лору.
Звонок домофона возвещает о том, что Джамель все-таки явился. Он возбужден и немного пьян, говорит мне:
— Я подумал и понял, что ты прав — не нужно разрушать то, что возникло между нами! — и кидается мне на шею.
Джамель показывает мне свою дневную добычу: кожаная сумочка, пара солнцезащитных очков, четыреста франков и фотоаппарат. Он протягивает мне его со словами:
— Возьми, это тебе подарок от меня!
Он просит меня пойти с ним на праздник, который устраивают в здании бывшего химического завода: зулусское действо с танцорами, рэперами и художниками.
— Будут вожди движения, некоторые «работали» в Нью-Йорке, а я, может быть, буду танцевать.
Я отвечаю, что не пойду, просто не могу, мне кажется, что этот бесконечный день никогда не кончится. Он реагирует на удивление спокойно:
— Ладно, я скоро вернусь. — Он берет с собой рюкзак и бейсбольную биту. — Вдруг понадобится отбиваться… Мы сможем их встретить! — поясняет он.
Джамель отдан на заклание улице, а моя усталость становится непомерной. Я ставлю свою видеокамеру на треногу, раздеваюсь догола и начинаю снимать себя. В моей наготе нет ничего торжествующего, собственное тело кажется мне безобразным, я сдался. На нем слишком много коричневых точек — влияние меланина.
Звонит телефон. Господи, да это никогда не кончится! Мать Лоры умоляет меня немедленно приехать: дочь «разбомбила» всю квартиру, она плачет, орет, топает ногами, задыхается.
— Приезжай и отвези ее к врачу, она сходит с ума.
— Да она уже давно сумасшедшая!
Кольцевая дорога, оранжево-черная лента. Версальские ворота, улица Бломе. Я нажимаю на кнопку домофона, Лорина мать отвечает и открывает мне дверь. Она сообщает, что обзвонила психиатрическую службу всех парижских больниц и ни в одной нет свободных мест; даже если случай сложный, нужно ждать три недели! Единственное место, которое она нашла, это клиника в Венсене — «очень приличное место, там лечатся многие артисты».
Увидев меня, Лора утихает, правда, ненадолго: поняв, что я собираюсь везти ее в клинику, она пытается меня ударить, но я успокаиваю ее. Мать собирает в сумку Лорины вещи, а она вдруг безвольно опускает руки, потом берет своего старого детского плюшевого мишку и прижимается к нему щекой. Она послушно выходит следом за мной на лестничную площадку, ее мать закрывает дверь, и мы садимся в лифт. Пока мы спускаемся, Лора прижимается ко мне, трется об меня, ласкает…
— Ты мог бы все исправить, если бы захотел, все будет хорошо, если ты сейчас же займешься со мной любовью…
Лорина мать делает вид, что ничего не слышит, она смотрит в сторону. Мы выходим из лифта и идем к моей машине. Лора прилипла ко мне, она хватает меня за ширинку, ласкает через джинсы.
— Прошу тебя, увези меня к себе, увидишь, все устроится, ты заставишь меня кончить… Хочу твой член, дай мне его сейчас же… Мама, ты даже представить себе не можешь, сколько раз он заставлял меня кончать! Я уверена, никто никогда не мог сделать того же с тобой!
Бедная женщина что-то шепчет, какие-то слова, которых я не могу разобрать. Я делаю над собой чудовищное усилие, чтобы отвести Лору к машине, а не сказать ей:
— Хорошо, я отвезу тебя к себе, и мы будем любить друг друга, как никогда раньше.
Лора вдруг вырывается от меня, бежит, растягивается на асфальте посреди улицы; машины судорожно тормозят и останавливаются в двух метрах от нее. Я сажусь на корточки, пытаюсь поднять Лору, она отбивается, я тащу ее к машине и силой заталкиваю в нее. Она колотит по крыше и окнам, а мать старается хоть как-то смягчить эти удары.
Лора снова успокаивается. Она сейчас похожа на ребенка, прижимающегося лицом к вытертому плюшу любимого медведя. Ей безразлична собственная судьба.
Улицы Венсена пусты. Я останавливаю машину у высокой белой стены, и мы входим в клинику: маленький павильончик проходной, здание девятнадцатого века, стоящее в глубине парка, чуть дальше — новое современное здание. Лору принимают, и мы идем к новому корпусу. Третий этаж, все закрыто. Лорины вещи запирают в маленькую кладовку, и мы ждем дежурного врача. В коридоре я замечаю больных — головы зомби на измученных, исстрадавшихся телах — токсикоманы, самоубийцы, шизофреники, невротики. Я молчу и думаю про себя: «Боже, нет, это невозможно, мы не оставим Лору в этом аду!»
Появляется врач. Поговорив с Лорой, он сообщает нам, что положит ее на второй этаж — там совсем другой режим содержания. Мы переносим ее вещи в другую комнатку, врач беседует с Лориной матерью, потом хочет поговорить наедине со мной. Я рассказываю ему все: полтора года отношений, секс, любовь, кризисы, шантаж. Я не скрываю от него, что у меня положительный анализ на СПИД и я мог заразить Лору, во всяком случае, она так считает, однако я не уверен, что она говорит правду. Я прошу врача сделать Лоре анализ, не предупреждая ее.
Я целую Лору в обе щеки, она утыкается лицом мне в плечо и шепчет:
— Прошу тебя, не пытайся уйти, чтобы спасти меня!
Я еду в XV округ, у меня такое чувство, как будто я только что отвел на бойню несчастное животное. Я голоден и предлагаю Лориной матери зайти в пивную на авеню де Ла Мотт-Пике. Мы говорим о прошлом: она рассказывает об Алжире, апельсиновых плантациях отца между Ораном и Тлемсеном, о войне, отъезде из страны, потом о Марселе, встрече с отцом Лоры… Он был отпрыском большой испанской республиканской семьи, и Лорино рождение было «несчастным случаем». Они скоро развелись, и она уехала в Париж, познакомилась со знаменитым певцом, стала его любовницей, работала в шоу-бизнесе. Сейчас у нее связь с хозяином рекламного агентства, в котором она работает, она очень боится, что Лора узнает об этом любовнике.
— С ее бешеным характером она может все поломать, испортить!
Я плачу по счету, и мы расстаемся.
У Заставы Баньоле я съезжаю с кольцевой автодороги. Я не хочу спать и решаю присоединиться к Джамелю. Еду к заводу, где проходит зулусское таинство, и решаю выехать на улицу Давид д’Анжер, но она перегорожена полицейскими машинами. В разные стороны разбегаются люди, тревожно мигают фонари «скорых». Я разворачиваюсь и еду домой.
На углу авеню Гамбетты и улицы Пельпор сворачиваю направо и сталкиваюсь с группой мотоциклистов на «харлеях». Я почти уверен, что узнал Пьера Атона с дружками.
Ставлю машину на подземную стоянку, вхожу в лифт и выхожу на третьем этаже. Зажигаю свет, достаю ключи и в этот момент замечаю, что входная дверь приоткрыта. Холодный пот выступает на спине, в голове мелькает судорожная мысль: мне нужно оружие. Я сжимаю в кулаке связку ключей, толкаю дверь и медленно вхожу в квартиру.
Квартира совершенно разгромлена: мебель перевернута, шкафы опустошены, книги разорваны, диваны вспороты, музыкальные инструменты выпотрошены… Моя дорогая видеокамера опущена в унитаз и покрыта дерьмом, на белой стене гостиной три красных слова: ПЕДИК, АРАБ, СПИД. Я закрываю за собой дверь.
В ванной нахожу Джамеля, он скорчился на полу, одежда разорвана, трусы спущены, по ногам течет кровь. Я трогаю его за плечо, но он отводит мою руку, я пытаюсь поднять его, но он старается не встречаться со мной взглядом. Джамель с трудом объясняет:
— Они ищут Сэми. — Я пытаюсь выяснить, что же произошло на улице Давид д’Анжер, но Джамель
