— Отец инвалидом с фронта вернулся?
— Второй группы.
— Пил?
— Нет. Городок наш Жиздра — не такой уж промышленный. В артели отец работал, слесарил. Он мечтал о большом заводе, да куда же: одн нога да контузия… Где ему на завод. Мать от дома — никуда. Санитаркой в больнице работала. Так и жили. Только уж когда я подрос, полегче стало. Старший в армии отслужил. Помогать начал. Сестра, постарше меня, незадачливой, как мать говорит, вышла. До института ее дотянули, да не кончила медицинского: дети, племяши мои, пошли. Ну, фельдшерит в селе под Жиздрой… Извините, товарищ капитан, заговорился.
— Жили-то родители как?
— Душа в душу… Я ведь потому перед армией женился. Хорошая ведь она, Нина. Уступчивая. Мать в ней души не чаяла. А вот поди… Пишет: «Хоть из дому беги».
— ро тца, Лазарев…
— Нет, он не пил. Разве мать принесет. Из больницы. Выпьет он, двухрядку в руки и играет. Мать против за столом, обопрется рукой о щеку, слушает, слушает да и всплакнет: «Феденька, как же я об таком все пять лет войны мечтала! Сидеть вот так, да голос твой слышать…» — «А я те года каждую ночь во сне видел: сидишь ты против меня да горюешь, что пять лет у нашей с тобой, Наталья, любви отняли».
Сам я это слышал. Вошел в дом, остановился за переборкой на кухне. Потом — в комнату, в дверях стал, а они меня не замечают. Сидит отец на диване, под одной рукой у него гармошка, а другой он мать обнимает. Головы приклонили друг к другу, и так уж им хорошо, так они счастливы, что и о нас забыли.
Меня точно по горлу стукнуло, и себя почему-то жалко стало и завидно. Восемнадцать мне уж тогда было. Я попятился и ушел, чтобы не мешать. Потом Нине рассказал про это. Она вдруг заплакала, сжала мою руку: «Как же я Наталью Степановну понимаю…» Тогда понимала. А теперь… может, не будь того вечера, когда она так сказала, и не женился бы я на ней. Вот что, товарищ капитан.
— Отец умер после вашей женитьбы?
— Да, вскоре. Ну, а я в армию пошел. — И тут Лазарев задал капитану вопрос, давно вертевшийся у него на кончике языка: — Так о чем вы догадываетесь?
— Во-первых, что вы письма только жене пишете, а матери приветы присылаете.
— В одном доме живут, в одной комнате!
— Это ничего не значит. Вы хоть в одном конверте, да каждой по письму. Один пакет матери адресуйте, а другой — Нине. Ревнует вас мать. А вот добьетесь, что отпуск получите, телеграмму отобьете — и на самолет. Там сами увидите — мать вашему счастью не помеха, да и Нина ваша — хороший, видно по всему, человек. Ведь что получается: вниманием вы жену балуете, матери обидно. С другой стороны: пойдет ваша Нина в кино или в тот же кружок кройки и шитья — Наталье Степановне бог знает что мерещится; сидит та дома — свекрови ее жалко, по себе судит, как тяжело без мужа, солдаткой быть. Я ведь по своей матери сужу. Приедете, разобъясните им друг про друга — поймут, что к чему. В семье мужчине надо дипломатом быть не меньше, чем в ранге посла. У посла же чин генерала.
— Не уживутся они, — нехотя улыбнулся шутке Трофим.
— От вас зависит.
— Вот уж нет! — искренне воскликнул сержант.
— А вы, Лазарев, в письмах пишете, ну, к примеру, что в кино ходите, какие книги читаете.
— Как же…
— Получится, что у вас развлечений больше, чем у жены. Той, поди, некогда. Работа, учеба. Она у вас в торговом техникуме?
— Да.
— Особенно подробно про отдых, про фильмы да книги и матери пишите. Вы ведь в кино бываете чаще, чем в бане. И не напролом об этом в письмах, а между прочим. Жалобы их друг на друга будто не замечайте Мать ваша добрая женщина. Потому и пожелание мое вам такое. Другому бы этого не посоветовал.
— Простите, товарищ капитан, а помогали кому-нибудь ваши советы?
— По секрету скажу — не спрашивал. А вы не слышали, жаловался кто-либо?
— Не слышал ни слова.
— Пусть и наш с вами разговор останется между нами.
— Товарищ капитан, а почему вы догадались, что я матери писем не писал?
— Вы о них не говорили. И не пишите жене «скажи матери», «передай матери». Напишите и сообщите, о чем считаете нужным, сами. Поймите, Лазарев, ведь это невежливо. Даже обидно и той и другой. Главное же — будьте терпеливы, делая выводы, и тверды в решении. Видите — держится человек вас, и вы держитесь его, а удерживать — напрасный труд.
— Этот совет только для меня?
— Да. При таком характере, как у вас.
— А какой у меня характер?
— Вы умеете быть прямым, вы откровенны. И не умеете хитрить.
— А как же «дипломатия»?
— Дипломатия — это умение держать себя достойно, уважая обычаи других. Хитрость — в лучшем случае полуправда…
Глубокий вздох и ворчанье Сашки на кровати оторвали Трофима от воспоминаний…
— Слушай, ты, Лазарев, я алмаз нашел и сдал.
— Везет человеку!
Трофим обернулся к Сашке и увидел, что тот лежит на кровати одетый, чего с ним никогда не случалось, да и представить себе такое невозможно. А лицо друга, сообщившего радостную новость, выглядело просто несчастным.
— Заболел, что ли? — обеспокоенно спросил Лазарев.
— Типун тебе на язык.
— Да в чем дело? Говори.
— Алмаз я нашел — и сдал.
— Ну, а как же! — недоумевал Трофим.
— Да никак… — зло ответил Сашка.
— Жалеешь… Попов промолчал.
— Приз за находку получишь, — сказал Трофим. — Мог бы и не найти. Дело такое.
— Наплевать было бы.
— Ну и сейчас наплюй. Велика важность.
— Ты знаешь, сколько стоит мой алмаз? — Сашка сел в постели. — С ума сойти можно! Три «Волги» и две яхты. Самое малое…
— Прикинул? — усмехнулся Лазарев.
— Прикинул… — кивнул Сашка и принялся грызть ногти.
— Чего это ты за ногти взялся? — удивился Трофим.
— Детская привычка. Отвык, да вот вспомнил.
— Забудь. И об одном и о другом. Самое милое дело, — по-дружески посоветовал Лазарев. — Считай, что пожелал в личную собственность «Ту-134». Самому смешно станет.
— Тошно на душе.
— К Анке сходи, потрепись. Может, полегчает.
— Не-е… Трошка, ты мне друг?
— Стал бы я от кого другого выслушивать этакую околесицу! — фыркнул задетый вопросом Лазарев. — Послал бы я его подальше — и дело с концом. Тоже мне «переживания»…
— Пойдем на охоту. Тошно в городе. По три отгула у нас заработано. А? Глухарей постреляем…
— Сразу не дадут.
— Знаешь, как я алмаз назвал? «Солдат».
— Здорово!
— Дадут отгул. Я попрошу.
