любит, коли так бережет для чего-то. На собеседников моих напиток произвел такое же магическое действие, и начался традиционный спор славян между собою, окрашенный в цвета любви и восторга. Пан Ежи обличал клятвопреступника Хмельницкого, а Ярослав кричал, что это именно чехи остановили Орду и не пустили в Европу, а русские отсиживались у татар в тылу. Конечно, кричал я, татар-то два десятка до Чехии доковыляло, а смоленские полки в это время Бэйцзин, именуемый ныне Пекином, брали в составе войска Хубилай-Хана. И сразу вместе с Хмельницким и татарами все обрушились на пруссаков и стали их давить, давить… Пан Ярослав тут же сочинил песню, из которой в памяти моей сохранились только две строчки: «Войско польске Берлин брало, а россыйске помогало…» – и мы ее исполнили с большим подъемом. Потом Ярослав висел у меня на плече и говорил: «Плохо, брат, ты этих мадьяр знаешь!..» Пан Ежи танцевал при луне. Последнее, что я отчетливо помню: мы вновь сидим за столиком, Тадеуш разливает мед, и пан Ежи завершает отчего-то вспомянутое предание о Гаммельнском крысолове:
– …но только не вышли дети по ту сторону Альпийских гор и не основали нового города, как утверждают бестолковые швейцарцы, а так и остались жить под землей и повелевать крысами – да только по крысиным же законам…
ГЛАВА 15
Одни обязанности войска, другие – полководца: солдатам приличествует сражаться, полководцы же приносят пользу предусмотрительностью.
До утра больше ничего не произошло.
Николай Степанович пытался еще и еще увидеть Брюса, но уже не получалось: Брюс будто бы накрыл себя непрозрачным колпаком. С большим трудом удалось примерно определить место нахождения этого колпака.
Потом, когда под рукой будет карта, можно установить названия и озера, и двух маленьких городков поблизости от его убежища… Но и так уже многое ясно.
Брюс жив и скрывается где-то в Альпах. Это хорошо. Он не один, и это тоже хорошо. Он воюет против моих врагов, и это просто отлично. Но почему перед ним стояли две свечи?..
Яков Вилимович! Отозвался бы, а? Откликнулся бы…
В самом начале шестого Гусар тявкнул, и Николай Степанович пошел к двери. Слышен был шум подъезжающей машины. Шаркнули тормоза. Стукнула дверца. Потом вторая.
Торопливые шаги.
Это был Коминт и с ним кто-то еще. Женщина. Николай Степанович открыл дверь.
Гусар заворчал ласково.
За Коминтом, отставая на полшага, шла цыганка Светлана в длинном кожаном плаще и широкополой шляпе с вуалью. Она была сейчас до такой степени похожа на Нину Шишкину, что Николай Степанович на секунду потерялся во времени. Везде был двадцать первый год, и только Коминтов «Москвич»…
– Степаныч! – и все вернулось в наши дни. – Атас, Степаныч!..
Действительно, был «атас». Светлана, прилетевшая поздно ночью и разыскавшая Коминта уже под самое утро, рассказала, что ровно сутки назад бабка, которая уже вставала и начала было по старой памяти знахарничать, найдена была мертвой, задушенной, а соседи слышали ночью из ее халупы вой и неурочное петушиное пение. У самой же Светланы взломали квартиру, все перевернули вверх дном, но унесли только несколько старых книг, в том числе основной труд академика Марра, чудом сохраненный в огне сталинской критики под переплетом романа Галины Николаевой «Жатва». И примерно в эти же дни была взломана квартира самого Николая Степановича; сейчас дверь ее заколочена, опломбирована и поставлена на сигнализацию. Наконец, у Коминтовой Надежды вчера же был обыск, но, хотя пришедшие и предъявили все необходимые документы и полномочия, оказалось на поверку, что ни угро, ни РУОП, ни ФСБ, ни прокуратура, ни налоговая полиция – вообще никто из официальных структур к обыску отношения не имел. И искали непонятно что, и недосчиталась Надежда после обыска только старой-старой куклы Синди, подаренной некогда девочке Надечке дядей Колей, вернувшимся из Америки…
– Ты своих собрал? – спросил Николай Степанович.
– Аргентины на всех не хватит… – проворчал Коминт.
– Донателло! – Николай Степанович задохнулся. – Ты что, не понимаешь?..
– А чего это мы бегать должны? – все так же склочно сказал Коминт. – Пусть они от нас бегают. Не при старом режиме живем.
– Не будь чеченом, – поморщился Николай Степанович. – Дам и детей – в тыл. Господи, – вздохнул он, – эти большевики умудрились даже чеченов испохабить на свой лад…
– Да спрячу я их, – сказал Коминт. – Так спрячу, что век не найдут. Ашхен – она знаешь какая…
– Дурак, – коротко сказал Николай Степанович и постучал себя по лбу кулаком.
– Николай Степанович, – сказала Светлана, – вам ведь письма пришли.
– Письма?
– Два письма. Одно от ваших, другое от Ильи.
Что-то в ее глазах светилось особенное, но что – понять было нелегко.
– Шишкиных у тебя в роду не было? – спросил Николай Степанович.
– У нас полтабора Шишкиных.
– Понятно…
Письмо от родных он пробежал глазами и отложил, чтобы прочесть внимательно в тишине и покое. Пакет от Ильи был объемистый и плотный. Упакованный в толстую бумагу и целлофан, там находился кусок потертого пергамента со следом сургучной карминного цвета печати. В приложенной записке Илья уведомлял, что пергамент этот посылает лично Николаю Степановичу житель заречной немецкой деревни, будто бы давний знакомец.