– И блядей? – с сожалением спросил кто-то.
– Женщин и детей не трогать. Мы не горцы.
– Понял, командир!..
Шоссе переползли тишком ровно в три часа. Коминт вел, Тигран шел вторым, Николай Степанович прикрывал. Еще десять минут ушло на поиск отметины, оставленной Гусаром.
– Здесь, – сказал наконец Коминт.
Лаз в зарослях ежевики был совершенно незаметен, и выдавал его лишь резкий мускусный запах. Луна, наливаясь багровым, висела справа – на удачу.
Они протиснулись в узкий лаз. Под забором было подмыто, промоину затягивала железная сетка, отодранная с одного конца. Поверху забора висела спираль Бруно и светились глазки охранных устройств. А здесь – всего только крапива, зимой не имеющая силы.
Стрелки сошлись чуть пониже трех, когда маленький отряд пробрался сквозь акацию и занял исходную позицию у подножия разросшейся шелковицы. Луна теперь была впереди, очень низко, и на фоне серебрящегося неба резко отпечатаны были силуэты корпусов, тарелка спутниковой антенны на крыше столовой и тонкая труба далекой котельной.
– Этот корпус? – прошептал Николай Степанович, указывая Коминту на ближайший к ним.
– Этот.
– Ну, с богом… – он перекрестил друга, тот кивнул – и растворился в темноте.
Потянулось томительно время. Минута. Две минуты. Три.
– Что ж ты, Гусар…
И тут грянуло!
Это происходило довольно далеко, и все же – такого воя и рычания дикой собачьей битвы ему слышать не приходилось. Будто не десяток собак носилось по бывшему (впрочем, почему бывшему?) лагерю – и вдруг сошлись каждая против всех, – а сотни, тысячи… Тигран напрягся и задрожал.
– Тише, воин, – Николай Степанович дотронулся до него. – Дай им втянуться.
– Мой выстрел первый…
– Конечно. Поэтому и говорю: дай им втянуться.
Крики людей, слабые хлопки в небо – было ничто.
Прошла еще минута.
– Давай.
Тиграну нужно было пробежать метров пятьдесят до бетонной решетки, символически отделяющей лагерь от пляжа, но Николаю Степановичу показалось, что гранатометчик просто исчез здесь и тут же появился там. Положил аккуратно трубу в развилку бетонных планок, постоял, ловя цель, – спина его была натянута, как струнка, потом расслабилась…
Выстрел был оглушительный.
А попадание – ослепительным. Огненное полушарие взошло над морем, высветив и надолго зафиксировав пирамидальные тополя, отблески в темных окнах, зеркально-черные машины…
Несколько хлестких очередей ударили позади, а потом зарычал пулемет, и ничего не стало слышно.
– Ну, вперед, – сказал сам себе Николай Степанович и быстро пошел, почти побежал, к темневшей вдали котельной.
…Живые лежали справа, а мертвые слева. Мертвых было значительно больше. Бляди жались к стене и даже не всхлипывали: понимали. Николай Степанович пересчитал Левкино воинство: одного не хватало. Всего только одного…
– Я Вовика у шоссейки положил, – сказал, подходя, разгоряченный Левка. – С пулеметиком. Если ментура в городе загоношится…
Лицо Левки было понизу обмотано серым в клеточку шарфом. Николаю Степановичу удалось убедить русское воинство, что прятать лицо от внутреннего врага не позор, а прозорливость.
– Хорошо сработано, парни, – сказал Николай Степанович. – Всякое дело следует начинать с победы. В двух словах: как?
– А здорово! Гусар, наверное, сучкой прикинулся, все псы за ним помчались, а потом грызться начали, а охрана их растаскивать давай, водой, то-се… Бдительность ослабили. Ну, тут и мы помогли. Разняли, больше не грызутся!
– Мой старикашка-ниндзя еще не появился?
– Здесь я, Степаныч, – сказал из дверей Коминт. – Мне люди нужны, детишек нести. Они не все ходить могут.
– Возьми блядей. Лев, выделите двух своих ребят – на всякий пожарный. А я пока взгляну на наших аманатов… Вы знаете, кто такие аманаты, Лев?
– Я кандидат исторических наук! – обиделся Левка.
– А чем же занимаетесь, помимо сражений?
– Да так… депутатствую.
Николай Степанович посмотрел на него с уважением.
