– Нет. Думаю, он при них что-то вроде полицая из местного населения. Заодно и свой интерес блюдет. И даже, пожалуй, больше свой, чем ящеровский. Как, собственно, и подобает полицаям.
– Н-да… Начать искать, очевидно, надо с того места, где мы его потеряли?
– Искать, не искать… Однако побывать там, под землей, нам придется. Вряд ли это что-то практическое даст, но и оставлять такое белое пятно в тылу не годится.
– Тогда, может, сейчас и пойдем?
– Лучше вечером. А то и ночью. Днем такие места обычно пустуют, а к темноте туда могут сползтись всякие твари. Нас же, сам понимаешь, именно твари и интересуют более всего…
Гусар встал.
– Ашхен идет, – сказал Коминт.
Торопилась Ашхен. Издали она казалась совсем молоденькой.
– Хо! Николай Степанович! – крикнула она, подходя. – А почему этот изверг держит вас на скамейке, а не ведет в дом?
– Не вздумай про гостиницу сказать, – не раскрывая рта, предупредил Коминт. – Убьет.
– Не дурак, – тем же манером ответил Николай Степанович и встал.
– Здравствуй, Ашхен, – он приложился к ручке. – Как ты чудесно выглядишь… Я забежал на десять минут, у нас симпозиум в Пушкинском, нельзя опаздывать. На обратном пути обязательно загляну.
– А правда, что у вас динозавра милиция арестовала? – спросила Ашхен. – А за что? Продержат долго? Потом можно будет его для цирка забрать? Такой номер получится, о! – она поцеловала кончики пальцев. – А у нас тут тоже случай был, Надька рассказывала: пришли вкладчики с прокурором кассу ломать в каком-то фонде, выбили дверь – а там вместо бухгалтерши крокодилица сидит. Хотела убежать, да затоптали ее… Или вот на концерте у Маши Распутиной…
– Хвост показался? – обрадовался Коминт. – У Маши?
– Да не у Маши хвост, а на концерте у Маши… Ай, ну вас, все равно не верите, по глазам вижу.
– Я убегаю, Ашхен, – сказал Николай Степанович, – но, может быть, вечером буду с визитом. Или завтра. Да, на всякий случай: у тебя свечи есть?
– В жопу, что ли?
– Да нет, в подвал сходить…
– Надо посмотреть, не помню. Если не все сожгли… мы тут неделю без света сидели.
– Если нет, я куплю, – сказал Коминт. – Так до вечера, Степаныч?
– Я позвоню.
– Опять по бабам собрались? – подбоченилась Ашхен.
– Нет, – серьезно сказал Коминт. – Сначала по мужику. Потом, если придется, и по бабе. Хочешь, тебя возьмем.
– Свечку держать! – догадалась Ашхен.
Николай Степанович купил пригоршню омерзительных бурых скользких жетонов для таксофона, нашел будку в тихом переулке, куда не доносился заглушающий все шум автомобильной реки, достал записную книжку… Половина номеров уже была вымарана, большая часть оставшихся исправлена, и все они вот уже двадцать восемь лет не имели никакого смысла. Но тем не менее Николай Степанович регулярно обзванивал тех, кому принадлежали эти номера, потому что когда-то эти люди были рыцарями Ордена Пятый Рим.
– Добрый день, – говорил он. – Я хотел бы поговорить с… – и называл рыцарское имя абонента. – Извините…
– Добрый день. Я хотел бы поговорить с Шорником. Извините.
– Здравствуйте. Я хотел бы поговорить с Кузнецом. Извините.
– Добрый день. Я хотел бы поговорить с Бондарем. Извините…
Это повторялось в Москве, это повторялось в Париже, это повторялось в Праге, это повторялось в Лондоне и Берлине…
И тем не менее с упорством железного автомата он хотя бы раз в год обзванивал все оставшиеся телефоны.
– Добрый день. Нельзя ли поговорить с Рыбаком?
– Да что вы трезвоните-то без конца! Вчера же сколько раз сказал, что нет здесь никакого Рыбака! Звонют и звонют…
– Извините, – и Николай Степанович повесил трубку.
То ли от бесконечных гудков, то ли от ошеломляющего известия в голове зашумело. Он вышел из будки. Текла вода. Впереди, на Новом Арбате, гремели оркестры, весело кричали люди, в воздух летели зеленые шарики. Все смешалось: Первопрестольная ни с того ни с сего отмечала День святого Патрика.
– Пойдем пива попьем, что ли, – сказал он Гусару.
Умом он понимал, что сейчас, подобно Робинзону, обнаружившему на песке своего острова след босой ноги человека, он должен то ли ужаснуться, то ли высоко запрыгать от радости, то ли разорвать в клочья старую шляпу – в общем, как-то среагировать. Но вместо всего этого он просто с тихой грустью ощутил, что слишком давно живет на этом свете…
