Бывший гангстер, а теперь один из респектабельнейших богачей Америки по-прежнему панически боялся папаши, да и я на старика поглядывал с известной робостью. Похоже было, что где-то в недрах его исполинского организма действует ксерионовая железа. Если бы Билл не сколотил собственное состояние, то наследства он мог бы и не дождаться.
На крылечке мне уже доводилось сиживать, и поэтому вид двора не производил на меня прежнего поразительного впечатления, когда простые куры-плимутроки казались существами из иного мира, а уж индюк – о, индюк затмевал собой даже абиссинского леопарда…
Билл был настолько тактичен, что для прогулки избрал не автомобиль, один вид которого, по его мнению, мог ввергнуть меня в прежнее состояние, а двуколку с парой гнедых. Благо путь был недальний.
– Старый черт опять не разрешает мне жениться, – пожаловался он, когда мы отъехали на приличное расстояние. – Говорит: у нее уже есть какой-то Оскар, в газете писали… И ничего не хочет слушать. Требует найти работящую девку из хорошей квакерской семьи.
– Это еще не самое страшное, Билл, – сказал я. – Представьте себе, что был бы ваш папенька правоверным скопцом…
– Это которые отрезают себе яйца?
– Ну да.
Его передернуло.
– Тогда я не вполне понимаю, Ник, чем мои ребята в прежнее время отличались от этих святош…
– Они ничего не резали себе.
– Не грешите на моих ребят, Ник. За вами-то они присмотрели как надо – ну, самую малость не успели…
Дорога шла через сад. Непонятно, как деревья выдерживали тяжесть висевших на них недавно исполинских яблок и чудовищных, с футбольный мяч, персиков. Подпорки под ветвями напоминали шахтную крепь. Одарил господь эту землю, ничего не скажешь…
– Итак, Ник, в церкви мы пробыли полчаса, – продолжал инструктировать Билл, – потом я дарил цветы старой ведьме – своей учительнице, со всеми раскланивался и не курил…
– Ничего, Билл. Я сам не курил два года.
– Вам было проще. Вы были покойник. Так, по крайней мере, говорили все доктора, которых я сюда перевозил, пока папаша не сказал, что все в руце господней, и не перестал пускать их на порог, а начал пользовать своими средствами…
Для меня все доктора слились в одно жуткое существо, вооруженное иглами, молотками, клещами и раскаленными железными прутьями. Оно чего-то хотело от меня и, не добившись, исчезало. Выздоровление мое, вопреки прогнозам исчезнувшего Брюса, затянулось надолго.
(Много, много позже я понял, в чем дело. Когда в Москве начались аресты, один поэт-переводчик от греха подальше сжег мой портрет, хранившийся у него – вернее, у супруги его, Идочки. Получилось нечто вроде инвольтации, которая крепко вредит здоровью портретируемого, а если добавить сюда еще и уничтоженные фотографии, то я вообще выкарабкался чудом.)
Мы миновали бригаду сборщиков груш. Смуглые люди весело закричали нам по-испански, замахали руками. Билл приподнял шляпу, приветствуя их. Я изобразил поклон – и получилось. Не скажет теперь про меня старик Атсон, что я, мол, «гордец жестоковыйный».
– Благодатные времена настали, Ник, – сказал Билл. – В яблочко вы тогда попали со своими советами. Ребята говорили, что я рехнулся, скупая все акции подряд…
Тогда, в тридцатом, давая советы Атсону, я действовал наверняка. Четыре тысячи восемьсот девяносто две гранулы ксериона в умелых руках способны заново отстроить любую экономику, так что предсказывал я, не боясь ошибиться. У Рузвельта как раз и были те самые умелые руки…
Чучела с тыквенными головами сторожили опустевшие кукурузные поля. Вороны с ошалелым видом сидели на этих чучелах, долбя тыкву, словно старались выпытать, куда эти бескрылые мерзавцы увезли их зерно. Кое-где у самого горизонта конными граблями подбирали стебли. Если бы не цвет земли, можно было бы представить себя на Украине.
На полтавских хуторах…
– Билл, – сказал я. – Еще тогда, когда я ничего не понимал… мне почудилось или нет?..
– Не почудилось, – ухмыльнулся он. – Вы все время звали ее, и пришлось слетать во Францию…
– Что? – с ужасом спросил я.
– Привираю, Ник. Во Францию мне и так нужно было. По делам. А она, когда услышала, что с вами произошло, расцарапала морду режиссеру, пригрозила, что расцарапает себе, – и получила три дня каникул. Представляю, как встретил ее папаша… Вавилонская блудница верхом на черном «Кадиллаке». Впрочем, старик за свою жизнь выдержал столько торнадо, что одним больше, одним меньше…
Я попытался представить себе налет Марлен на ферму Илайи Атсона, но воображение мне отказало.
Помнилось только лицо… и даже – не то чтобы помнилось…
Я не видел ни одного фильма с ее участием. Просто не ходил в кино, и все. А кино тем временем, говорят, обрело не только звук, но и цвет…
Два года я рассматривал единственно потолок, поэтому сейчас для меня зрелище скромной (я это знал) и по местным меркам даже убогой (я это понимал) деревенской ярмарки было куда ярче весеннего
