Обнимаемся, вопим что-то несусветное, хохочем. Гемелькот с удивлением разглядывает совершенно прокопченных Костю и Илью.
— Вовремя подоспели? — спрашивает меня Костя, небрежно поправляя ворот обгоревшей штормовки.
— Порядок, Костя! Тынетэгин Экельхута подстрелил — от верной пули меня спас! А вы откуда свалились, обугленные, как черти?
— Из боя вышли! — торжественно изрек Костя.
— А Рыжий где? Патроны, винчестеры?
— Взорвали к чертовой бабушке! — блеснул он ослепительной улыбкой. — Сейчас расскажем все по порядку.
Исцарапанной рукой Костя достал трубку. Гемелькот выхватил из-за пазухи кисет, ловко набил и зажег Костин запальник. Мы уселись прямо на кочки, положив у ног винтовки.
— Постой, — спохватился Костя, — а Тальвавтын, старшины где?
— В стойбище, разговаривают с полковником.
— Каким еще полковником? — растерялся Костя.
— Ну, помнишь с тем, что тогда был в Певеке? В стойбище сегодня пожаловал с оперативной группой.
— Чудеса!
Приятель выпустил из трубки синие кольца дыма — изгибаясь, они медленно поплыли в притихшем воздухе.
— Мне и невдомек было, — начал свой рассказ Костя, — какая чехарда у вас с Тальвавтыном происходит. Но контрольный срок подходил к концу, и я стал подумывать о походе. Геутваль твоя мне проходу не давала — звала скорее идти тебя искать. Но уговор дороже денег, я честно ждал контрольного срока! Геутваль не находила себе места и каждый день тащила на перевал и смотрела, смотрела на молчаливые вершины Пустолежащей земли. Любит она тебя, Вадим, крепко. Мне тоже трудно было ждать контрольного срока. Как подумаешь, что вы с Ильей в капкан попали, — ноги сами бежали на перевал. Вскарабкаемся на седловину и смотрим, ждем вас, а у нее слезы в глазах. Вокруг сопки да пустое небо. Девчонка из себя выходит. Злится на меня. “Плохой ты друг Вадиму”, говорит.
Приходило ли тебе в голову, Вадим, что так может любить не каждый человек? Сердце у нее горячее, верное.
— Дальше, дальше, знаю я…
— Не знаешь ты ничего! — рассердился Костя. — Твоя Мария в подметки ей не годится. Уж будь покоен — Геутваль каждый бы день тебе писала, с любого конца света.
— Костя!
— Все! Хватит, не буду, — поднял он руку с трубкой. — Сдаюсь, “все хорошо, прекрасная Мария”!
В общем, однажды, когда мы переругивались с Геутваль на перевале, на соседней сопке появился Илья. Взлохмаченный, с воспаленными глазами, потный, в стоптанных ичигах, измотанный вконец.
Бормочет спекшимися губами:
“Живо… бегать надо, вниз в долину, Вадим велел: табун скорее дальше гонять… Экельхут, Рыжий отнимать хотят…”
Все рассказал Илья: и о вертолете чужом, и о рыжем предателе, и о твоей дружбе с Тальвавтыном, и раздорах старика с Экельхутом.
Приказ есть приказ. Вмиг спустились с перевала, в два счета сняли яранги, собрали табун и погнали по курсу, уходя от погони. Не хотела Геутваль отступать, да и я не прочь был засаду хорошенькую па перевале устроить. Но Илья твердил, что Рыжий хитрый, с большой погоней придет — не отбиться. Надо табун прежде спасать.
Ну и гнали мы оленей! Впереди Гырюлькай с женщинами и грузом на нартах — дорогу показывают, потом табун бежит, а позади мы четверо с целой винтовочной батареей — в арьергарде. Двое суток как проклятые шпарили, не останавливаясь, далеко угнали табун.
Лагерь поставили в широкой долине, словно приподнятой на ладони. Зелени уйма, воды полным полно — речки тихие, глубокие, как в тундре. Откуда только Гырюлькай такую долину выкопал! Точно для комариной поры создана!
Поставили яранги, и тут главная баталия началась с Геутваль. Налетела как рысь, взъерошилась: “Пойду с вами Вадима спасать!” Едва уговорили остаться с Гырюлькаем и женщинами — табун беречь. Илью послушалась, сказал он: “Так Вадим велел: мужчинам на выручку к нему идти, а Геутваль и Гырюлькаю табун беречь”.
Побледнела, губы искусала, но послушалась. Сказала: “Метко стреляю, умру, а табун не отдам”. Мне заявила, что, если без тебя вернусь, совсем чужим человеком буду и никогда, всю жизнь она не простит мне, что ее с собой не брал!
Все это она выпалила единым духом, сверкнула глазищами, взяла винчестер, сумку с патронами и ушла к табуну, даже не попрощалась.
Костя грустно опустил свою опаленную голову и притих.
— Кремневая девчонка… — вздохнул он. — Такая до конца за тобой пойдет! В тот же день, — продолжал он, — мы с Ильей и Тынетэгином ушли выручать тебя. Илья думал, что преследователи, вероятно, будут “делать ловушку на перевалах”, и надо хитрить. Вот тогда я и вспомнил Багратиона. Помнишь, книжку о нем читали? И придумал фланговый марш!
Мы с Ильей должны были ударить по складу патронов на сопке — там нас никто не ожидал, — а Тынетэгин в это время должен обойти стойбище с востока и в суматохе пробиваться к тебе на выручку. После разгрома склада мы должны были соединиться в стойбище Тальвавтына.
У нас оставалось чертовски мало времени. Надо было поспеть на сопку до прилета чужого вертолета. Илья рассказал, когда он пожалует. Оставалось всего двое суток. Это неимоверно мало! Видно, на роду нам с тобой написано встревать в разные авантюры. Но фланговый марш к сопке избавлял нас от возможной засады по пути и — главное — позволял влепить сногсшибательный багратионовский удар…
— Ну и ну, Костя, и фантазер же ты…
— У тебя учусь, — усмехнулся приятель. — Наконец-то дорвался до настоящего дела!
Как мы одолели этот путь в двое суток — не понимаю. Особенно трудно было Илье — ведь он совершил этот крестный путь дважды. Старик неутомимо шел впереди и вел нас точно по курсу, словно у него в голове был спрятан магнит.
Мы вышли чуть правее сопки с “каменным чемоданом”, благополучно миновав засады. Когда увидели ее голубой шатер, расстались с Тынетэгином. Он пошел обходить стойбище с востока. А мы помчались с Ильей к заветной сопке. Наступало утро, и надо было поспеть вовремя…
Ох и устали мы — едва волочили ноги. Стали подыматься по крутому склону сопки, тут и потеряли последние силы. Решили передохнуть. Расположились среди валунов и — черт нас усыпил! — моментально заснули.
Ты ведь знаешь, как я сплю — пушкой не разбудишь. А Илья спал чутко, как охотник. Он нас и выручил.
Проснулся я от толчков. Кто-то трясет меня, что-то кричит в ухо. А я не пойму, где я, что со мной.
“Проснись, проснись, железная птица летит!”
Оглушительный рев мотора привел меня в чувство. Над нами, как хищная птица, неслась странная машина. Окрашенная в белесый цвет, с разводами по бортам. Без опознавательных знаков, вместо колес — какие-то полозья. В общем, чужая машина. Пронеслась над нами и скрылась за гребнем скальной вершины.
И тут я понял: прозевали — сядет эта чертова штука на вершину прежде нас!
Ох и ругался я, колотил себя по башке, неудобно даже вспоминать…
— Представляю себе, — рассмеялся я, глядя на разгоряченное лицо приятеля.
— И вдруг рев мотора стих — села, стерва! Представляешь? Глубокое молчание кругом, раздолье гор, долины, залитые солнцем… А мы проспали жар-птицу! Просто всему конец, нитка оборвалась,
