дорожными приметами. Так же подробно он расспрашивал и о самом озере, хотя здесь показания путались: на озере мало кто бывал, а если и бывали, то давно. Особенно заинтересовало Кострова, что, по рассказам, скалы вокруг озера «острые» и светлые. «Ну, ровно зубы какого зверя торчат! — объяснял ему Григорьев, пенсионер, бывший на озере лет сорок назад. — А промеж ими сосна да береза, ну, вроде как у нас на Пялице…» С западной стороны озера, от скал, брал начало Горелый ручей, а с востока и с севера к озеру подходили отроги песчаных кейв и начиналась сухая тундра. И вот теперь, глядя в указанную Костровым сторону, Мальцев отчетливо различал на горизонте в поле бинокля группу светлых скал и деревьев между холмами.
Теперь, когда вожделенная цель была близка, геолог с трудом сдерживал нетерпение. Он шел впереди Мальцева чуть вперевалку, успевая смотреть и под ноги, и по сторонам. Цепкая, натренированная память схватывала дорожные приметы, меняющийся цвет растительного ковра, под которым он угадывал смену подстилающих пород, обнажения на берегах ручьев, сверкающие слюдой и кристаллами турмалина свежие изломы камней, разбитые его геологическим молотком на остановках. И постепенно из всего этого в сознании Кострова возникал готовый разрез верхних слоев того участка земной толщи, по которой они прошли за эти дни. Чем ближе они подходили к Горелому озеру, тем больше он верил, что отправился в этот поход не зря. По валунам, целиком состоявшим из «письменного камня», где проросшие друг в друге кристаллы микроклина и кварца образовали клинописный рисунок, словно на древневавилонской глиняной табличке, по вкраплениям коричневато-красных зерен граната и серебристой чешуе мусковита он видел, что они вступили в зону гранитных пегматитов, где может оказаться голубой корунд, а если повезет — и прозрачный сапфир. Пока все виденное соответствовало его, Кострова, расчетам. Но будет ли удача? Заранее об этом не мог сказать никто.
В поединке с человеком природа оказывалась не менее лукавым партнером. Поэтому в поисковой геологии, там, где это не касалось больших масс, крупных месторождений, всегда присутствовал элемент случайности и азарта. Природа разбрасывала на поверхности, к примеру, куски самородного серебра, превышавшие всякое воображение, но начинались работы, и здесь не оказывалось даже следов металла! Счастливец находил под выворотнем «карман», полный первоклассных, чистейшей воды изумрудов, а в штольне, заложенной на этом же самом месте, шла обычная пегматитовая жила с роговой обманкой, микроклином и серебряными елочками мусковита… То же происходило с расчетами, когда дело касалось редких минералов или драгоценных камней… К разочарованиям надо было всегда быть готовым. Но Костров чувствовал, что еще один провал мечты будет для него слишком тяжек.
Он верил своим расчетам, сделанным еще двенадцать лет назад, когда приходилось вести изнуряющие «бои» перед каждым полевым сезоном, доказывая возможность сапфироносных пегматитов на Кольском полуострове и необходимость продолжения их поисков. Самое обидное, что доказывать, насколько такие поиски нужны и выгодны даже при возможности очередной неудачи, приходилось людям, которые хорошо знали нужду современной промышленности, обходившейся раньше искусственными сапфирами и рубинами, в сапфирах естественных, причем отнюдь не для ювелирторга. Сапфиры нужны были именно природные, потому что в их кристаллической решетке оказывалось нечто такое, что не удавалось воспроизвести в лабораторных условиях. Может быть, это «что-то» объяснялось присутствием в природных кристаллах тех самых «атомов отдачи», возникавших при радиоактивном распаде, которые впервые описал и исследовал в Советском Союзе Чердынцев, а потом, независимо от него, Адаме и Нгу Ван Чень, работавшие с бирманскими и цейлонскими кристаллами. Вот почему пять лет, с ранней весны до начала зимы, уходил Костров с маленьким отрядом на поиски того, что в тресте скоро стали называть «костровским фантомом». Сотни километров маршрута по долинам ручьев и речек, по болотам, по песчаным кейвам, где ветра тысячелетий раздувают древние пески; десятки, а то и сотни кубометров перемытого, пересмотренного за сезон аллювия — песков, щебня, речной гальки, осыпей. Конечно, эти годы окупились новыми месторождениями редкоземельных и радиоактивных минералов, новыми жилами аметистов, пригодных для ювелирной обработки гранатов или амазонитами. Но не было того основного, из-за чего разгорелись споры и что незаметно стало одним из главных направлений жизни Кострова.
Вот почему ему было так тяжело и горько, когда, после сдачи очередного отчета и его защиты, из министерства вскоре пришло указание работы свернуть, а все материалы передать в новый, только что организованный трест, специализирующийся по драгоценным и полудрагоценным камням. Материалы передать, а разведку прекратить.
Пришлось смириться. Сначала Кострова «перебросили» на редкоземельные минералы, потом стали поговаривать о тяжелых элементах, но кончилось тем, что последние шесть лет он занимался разведкой золота и даже кое-что нашел, хотя и мало для промышленной разработки. А параллельно, для себя, для души, которая не хотела смириться с гибелью самой яркой, еще юношеской мечты, Виктор продолжал поиски сапфиров. И по мере того как он обнаруживал сопровождающие сапфиры минералы, он все больше утверждался в мысли, что синие звезды где-то рядом, близко, они есть, но подойти к ним следует иначе, чем это представлялось раньше, во всяком случае, не через речные отложения! Особенностью Кольского полуострова была его «очищенность». При всей древности слагающих его пород, может быть, самых древних, из всех известных пока на земле, долины рек и речные отложения здесь оказывались очень молоды и «тощи». Каменный щит Кольского полуострова был вычищен и вылизан древними ледниками, омыт неоднократным погружением в воды океана. Вот почему все месторождения, которые здесь открывали, были коренными, а не в россыпях. Древний каменный щит Кольского полуострова хранил удивительные богатства, в нем можно было найти все, но ко всему надо было пробиваться, выцарапывать, вырывать из каменных недр. А их надежно скрывали болота, морены да и все «покрывало» поздних ледниковых и морских наносов. Через них надо было пробиться, дойти…
И они дошли.
С востока, по прерывающейся цепи невысоких холмов, окаймлявших широкую болотистую долину, которая как бы вползала в котловину, окруженную скалами, они подошли к Горелому озеру. Спускающееся солнце светило почти в глаза, озеро сверкало перед ними, отделенное кустарником, ступившим в воду. Скалы начинались чуть дальше, охватывая прерывистой каймой водяное зеркало с севера, с запада и с юга. «Действительно, эти серые и розовые глыбы с черными и белыми жилами, вставленные в зеленую оправу полярной березы и сосны, казались клыками каких-то неведомых чудищ, погибших при потопе и занесенных илом морей», — мелькнуло у Мальцева в голове. Костров видел другое. В хаосе глыб, поднятых к небу, разбросанных по окрестным холмам, в диком разгуле стихии, столь непривычном для глаза геолога на Кольском полуострове, где взгляд привык скользить по сглаженным очертаниям вершин, по плавной законченности замершего рельефа, геолог чувствовал какую-то извне приложенную силу. Был ли это взрыв, потрясший до основания каменную грудь полуострова, или какой-то гигантский плуг, взрезавший твердь земную, вывернувший эти скалы из ее глубин, — сказать сейчас было трудно.
Но что-то было. Была тайна. И глядя на зеркальную, без единой морщинки, сверкающую гладь Горелого озера, Костров почувствовал, что эта гладь не так проста, как кажется со стороны, и слишком серьезны ее тайны, чтобы отдать первому встречному!..
Озеро являло собой почти правильный, до полутора километров в длину овал, вытянутый с востока на запад и с трех сторон охваченный лесной порослью, из которой то там, то здесь вздымались голые и острые скалы. На западной стороне скалы выходили к воде, обрывались отвесными стенами в озеро, а между ними угадывался просвет, где должен был начинаться Горелый ручей. С северной стороны берега казались заросшими более густо. Там за небольшим мыском в озеро впадал второй ручей и виднелась редкая поросль тростника. Наоборот, южный берег был более гол, обрывист, под скалами отчетливо темнели небольшие осыпи, и Костров решил, что завтра они начнут работать именно там.
— Что же, начальничек, привел — командуй, где лагерь разбивать будем! — перебил мысли Кострова Юрий. Еще было радостно. Сквозь усталость он чувствовал растущее ликование: дошли!..
— А где понравится, там и разобьем! — в тон ему ответил Костров. — Вода — есть, озеро — есть, скалы — есть, дрова — есть… А где бы твои первобытные поселились, Викинг?
Мальцев обежал взглядом видимый участок берега и остановился на мыске за ручьем.
— Сдается мне, Рыжий, что на том мыске. С севера — берег и лесок от ветра закрывают, вода проточная, а стало быть, и рыба клевать будет… Да и не об этом ли ручье дед Филя говорил, что там часовня стояла?
