постоянном бегстве. Кто уже пойдет на это, особенно зная, что невиновен? Я думаю, что люди ООН рассчитали все правильно. Их ошибка только в том, что они не учли того, что мы узнали уже достаточно много, куда больше, чем они могли себе представить. Да и кто мог бы учесть все такие случайности, как те, с которыми ты столкнулся у Мартена?
- Это верно. Если бы я прибыл всего на десять минут позже, он был бы уже мертв. И мы еще сегодня сидели бы, даже не догадываясь, что происходит на самом деле.
- Ну, пусть пока так. Но почему они дают тебе тогда целую неделю на размышление? Несколько часов или один день, пожалуй, хватило бы.
Филлигер был действительно критическим духом.
- Не догадываюсь. Но, возможно, это им все равно. Они контролируют нас. Так как мы любители, а они профессионалы, мы так или иначе не можем выйти. И предпринять мы много не можем. Возьмут ли они меня теперь завтра или через неделю, в общем, не играет роли.
Клаудия еще, кажется, не закончила свою речь.
- Ты, Ганс, и я, мы оба журналисты. Ты, Петер, как бывший специалист по связям с общественностью также достаточно хорошо разбираешься в этой профессии. То, чего мы хотели, было всего лишь одной горячей статьей. Верно?
Вайгерт медленно кивнул.
- Ну, в общем, да.
- Дошло ли уже до вас, собственно, что то, что происходит, не имеет к этому уже почти никакого отношения? Я...
Вайгерт прервал ее.
- Глупый вопрос. Как только ты видишь свежие трупы, и тебя хотят сделать ответственным за это, естественно, это уже не имеет ничего общего с журналистикой!
- И это тоже, Ганс. Но вокруг нас происходит что-то, – если принять это всерьез – что могло быть очень важным для всего мира.
- Что значит, если принять это всерьез? Действительно, Гаракин, Фолькер и Гринспэн были убиты. Все трое были весьма значительными личностями. Есть там еще что-то, что нельзя принимать всерьез?
- Ты прав. Но разве нет тут разницы, идет ли речь при этом о нормальном терроре, к которому мы, так сказать, привыкли, или о процессах, значение которых выходит за рамки устранения этих людей?
Филлигер был не особенно доволен речами Клаудии.
- Теперь и ты уже веришь в теории заговора Штайнера?
- Верю или нет, во всяком случае, вполне логично, что политика и история де-лаются именно так. Теорией заговора это было бы только тогда, если я бы хотела приписывать всех и все деятельности темных сил. Но даже Штайнер не утверждал, что Агарти и Шамбале не требуется учитывать политическую деятельность в том виде, как мы до сих пор знали это. Они как раз используют ее и пытаются реализовывать ее согласно своим целям. Но я веду к тому, что речь больше не идет, собственно, о статье, ради которой мы действуем. Теперь мы сами играем роль в истории. И мы могли бы повлиять на ее исход.
Ганс очень хорошо понимал, что она хотела этим сказать. В конечном счете, Клаудия тоже была журналисткой. Как и ему, ей тоже всегда было понятно, что они только сообщали о действиях других людей.
Теперь у них впервые в руке был кончик чего-то, с чем они могли бы сами влиять, вероятно, на движение вещей. Но как, черт побери?
Критика Филлигера не заставила себя долго ждать.
- Я думаю, ты смотришь на это слишком наивно. Представим себе, что теперь мы начнем с того, что раструбим через СМИ все, что мы знаем. Эсесовцы, которые сидят в Гималаях, эзотерические тайные ордена, которые ведут между со-бой борьбу за мировое господство, все это нашпиговано несколькими политиче-скими убийсвами. Это прекрасный материал для научной фантастики, но не основа для достоверного репортажа. Нас посчитали бы сумасшедшими. Никто не поверил бы в это. Добавьте еще, что у нас почти нет твердых доказательств. В лучшем случае мы могли бы указать на несколько логичных связей. Нет, так это не пойдет.
Клаудия не хотела сдаваться.
- Вероятно, у нас есть доказательства! А именно на этих лазерных дисках, которые ты не можешь вскрыть!
- А… теперь снова начинается. Я...
Вайгерт вмешался.
- Прекратите! Петер прав. До тех пор пока мы действительно ничего не можем доказать, нет смысла что-то публиковать, даже если бы нашлась газета, которая пошла бы на это. Единственным получателем наших нынешних сведений были бы полиция или разведки. А на это я тоже смотрю скептически. Официальный фокус всего дела – это покушения на Фолькера и Гринспэна. Чисто с точки зрения компетенции это приоритетное дело для World Intelligence Service, даже если ему помогают и другие органы власти. Практически не имеет значения, куда мы пойдем с нашими сведениями. В конце концов, все окажется у секретной службы ООН. И там сидят люди Шамбалы. Предложить наши знания государствам, которые в плохих отношениях с ООН, конечно, с политической точки зрения ни в чьих интересах здесь, не так ли?
Филлигер покачал головой.
- Нет, конечно, нет. Но кто говорит тебе, собственно, что Шамбала, они же масоны, были бы для нас плохой точкой для старта? Я думаю, если альтернативой ей является орден «Туле», который уже породил Третий Рейх – якобы, по меньшей мере – почему тогда не пойти к людям, которые сегодня у руля?
- Ты делаешь успехи. Если поверить Штайнеру, и ты ему уже веришь, раз представляешь такую возможность выбора, тогда оба вырезаны из одного и того же дерева. Я еще не могу решиться, чтобы вынести свой окончательный приговор. Но после всего, что до сих пор произошло, я не уверен, является ли Шамбала действительно хорошей альтернативой или, вероятно, только в лучшем случае меньшим из двух зол.
- Послушайте, вы, два героя. Мне как раз пришло в голову еще кое-что.
- Не начинай снова с компакт-дисками!
- Нет, не бойся. Но это все же имеет отношение к тебе, Петер. Собственно, за-метили ли вы, что Карлссон говорил только о Гансе и обо мне?
- Верно. Ну и?
- Это значит, что секретная служба ООН вовсе не знает, возможно, что Петер находится здесь. Он все это время не покидал дом и окопался в комнате наверху за монитором. И так как он такой любитель сумрака, он всегда опускал занавески.
Вайгерт вскочил.
- Конечно! Если они обнаружили меня здесь действительно только вчера, то это значит, что они прослушивают, вероятно, также телефоны Клаудии только со вчерашнего дня. Они ничего не могли знать о беседе с тобой, Петер, в Норвегии. И о твоем прибытии сюда они тоже не знают. Мы...
Клаудию нельзя было остановить.
- Это значит, что мы можем действовать, несмотря на наблюдение, как минимум, еще во время отсрочки казни на эту одну неделю!
- Могу ли я как заинтересованное лицо тоже кое-что сказать об этом?
- Пожалуйста.
- Если это должно означать, например, что я должен пробираться из дома, что-бы вести поиски дальше, то вы ошибаетесь. Во-первых: что бы там ни было, я все равно единственный из нас трех, кто может расшифровать эти чертовы диски. Так как они, по меньшей мере, по-прежнему, наш самый важный след, мы также не можем позволить себе бросить это. Во-вторых: вы забыли, вероятно, что я уехал в Норвегию не для того, чтобы меня оттуда снова вытащили и впутали в какие-то сомнительные дела. Я хочу помочь вам, конечно. Но у меня нет желания, чтобы меня, возможно, тоже посадили. И есть еще «в- третьих». У Ганса есть одна неделя времени, чтобы объявить его решение. Но кто вам сказал, что люди ООН все это время будут сидеть снаружи в своих машинах? Возможно, им станет холодно, и они захотят шнапса.
