обманутым, боровшимся против нее, если те складывали оружие. Другая причина — тоска по родине, которая не покидает человека ни днем, ни ночью. Но и при солнце и при луне на своей земле басмач был не только чужаком, а врагом, человеком вне закона. И как все это мог снести киргиз, увидевший свою жену и своих сыновей? Сыновей, выросших без него, потому что его украли!.. Знал, видимо, Дердеш-мерген, что не убивал я старшего сына Джаныбека. И третий вопрос, который задал мне Дердеш, был такой:
— Почему здесь мои сыновья и жена, мои племянник и его мать?
— Они очень ждали вас, Дердеш-ака. Я помог им оказаться здесь. Вот спустимся по тропинке — там их юрта стоит. Дрова они заготавливают для строителей Памирского тракта, дороги на Хорог. Пойдемте, вместе с сыновьями и племянником кушать будем, чай пить.
— Стреляйте… Только не трогайте сыновей и племянника.
— Слушать не хочу, Дердеш-ака! Мне не верите — моему начальству поверите. Или вы не знаете, что жив и работает курбаши Кулубаев? Он грамотный. Он председателем колхоза стал. Кто его обижает, если он честен?
— Знал я Кулубаева…
— А мне, Дердеш-ака, можно вопросы сдавать?
— Спрашивай, сынок. И стреляй… Последние слова я мимо ушей пропустил!.
— Вы один пришли сюда, Дердеш-ака?
— Нет. Вдвоем.
— Кто второй?
— Это сволочь! Джельдет, палач.
— Где же он?
— Отослал я его к почтовому камню. Разве я мог встретиться с вами при нем? Он тут же убил бы вас. Он только завтра вечером придет.
— Куда?
— Ко мне. Где я скрываюсь.
— Где же вы скрываетесь?
— Неподалеку. У зеленого камня. Тут в полуверсте, высоко в скалах, пещерка есть. Там мы и скрываемся. Не можем выйти. Все время, днем и по ночам, патрули ходят.
— А почему вас сюда послали? Что вам здесь надо?
Дердеш долго молчал, сидел неподвижно. Мне показалось, окаменел он — такой же темный и недвижный, как и караташ. Я понимал, почему молчит Дердеш: скажешь — почему, спросят — где то, за чем пришли; получается — выдаст он глубокую тайну Джаныбека, за сохранение которой уже пятнадцать вернейших слуг, преданных, будто псы, поплатились головой. И не поплатится ли он, Дердеш-мерген, жизнью за только что обретенную свободу…
— Знаешь, сынок… Ты прав, спросив, зачем мы пришли… Я был в своей юрте. Я видел и обнимал своих сыновей. И не хочу жить без них…
Дердеш вздохнул, поднял голову к небу. И я — тоже. Крохотная звездочка желтой искрой скатилась к земле, погасла. А я-то не заметил, как ветер над горами растащил тучи, синяя глубина очистилась и все светила смотрели на нас.
— Вот, сынок… Зачем мы пробирались сюда… Есть у Джаныбека сокровищница. Богатая казна. Слышал — в Джушалинском ущелье Кызылжас — красная скала? Вот в ней и спрятаны сокровища: золото, серебро, рис, пшеница, утварь ценная. Всё там есть. И винтовки там есть — хорошие и которые надо ремонтировать, а я не успел. Против скалы живет Мамбетбай. Как раз против скалы стоит его юрта.
Теперь я замер. Я вправду боялся пошевелиться. Аксакал, уважаемый человек Мамбет бывал проводником наших пограничников. Никогда не отказывал им в помощи и всегда выводил подвижные группы туда, куда его просили, — в тылы басмаческих банд.
— Мамбетбай охраняет сокровищницу. Он — третий, кто после Джаныбека и меня знает теперь о тайнике.
«Так кто же ты, Дердеш-мерген? — подумал я. — Басмач-исмаилит, который прикидывается сдавшимся, клевещет и жалит насмерть хорошего человека Мамбета, пусть бая в прошлом, а теперь проводника пограничников, или прикидывается Мамбет? Сразу тут ничего не решишь… А как узнать правду об обоих?»
Не нашел я ответа и сказал:
— Дердеш-ака, что мы торчим здесь? Нас ждут в юрте твои сыновья и племянник. Пойдем, поедим, отдохнем.
И мы пошли. Впереди — гора Дердеш, а я за ним.
Я шел и то и дело спотыкался в темноте; мысли мои были заняты. Тогда решил: позвоню утром в окружной центр своему начальству и посоветуюсь. Обещание Дердеша показать сокровищницу Джаныбек- казы, за которой мы гонялись едва не год, было достаточно важным. Хотя, конечно, к начальству лучше обращаться с готовым решением, а не разводить в растерянности руками, когда тебя спросят, что именно ты собираешься предпринять.
Мы подошли к юрте; залаяли собаки. Они мотались вокруг нас кругами, но нападать не решались. Из юрты вышли женщины и дети. Абдулла подбежал ко мне и стал обнимать, приговаривая:
— Спасибо, Абдылда-ака, спасибо! Вы привели дядю.
Дердеш сказал:
— Женщины, моя жена и сестра, благодарите этого человека. Он вернул меня к вам. Он говорит — мне нечего бояться, и я ему верю.
Тогда женщины подошли ко мне, обнимали и лепетали слова благодарности.
Взяв сыновей, точно пушинки, на руки, Дердеш боком, склонившись, едва протиснулся в дверь юрты. Внутри светила керосиновая лампа и вкусно пахло хорошо проваренным мясом и свежими лепешками. На дасторконе стояла миска с конфетами, лежала горка боорсоков, пахнущих хлопковым маслом, в котором они жарились. Боорсоки — попросту пончики из пресного теста, самой разнообразной формы: квадратные, продолговатые, треугольные.
Я снял сапоги у входа и прошел на кошму.
Женщины засуетились у печки, стоявшей посредине юрты. Только теперь я почувствовал, что ночь за кошмами холодна. Запахло зеленым чаем. На дасторконе появился вместительный фаянсовый чайник с металлическим носиком вместо отбитого. Жена Дердеша, как старшая из женщин, сделала кантарыш: несколько раз наливала кипяток в пиалу с чаем и отправляла его обратно в чайник, пока напиток как следует не заварился. Потом она передала пиалу с глотком чая Дердешу, а тот передал ее мне с поклоном и прижав ладонь к груди. Я тоже принял пиалу, поклонившись и прижимая руку к груди. Но пить не стал, пока старший по возрасту и хозяин — Дердеш не пригубил пиалы. Мы смаковали чай крошечными глотками, хотя очень хотелось пить. У Дердеша прямо-таки дрожали руки от счастья, что он пьет чай, поданный женой в своем доме. Великан сидел, поджав под себя ноги, а по обе стороны от него — два его сына-близнеца. Один сумел остаться серьезным, только блестящие глаза выдавали его волнение, другой потихоньку вцепился в полу отцовского халата и глядел на Дердеша, забыв о еде.
После чая женщины подали мясо, большое блюдо душистого мяса, и мы ели его с аппетитом.
— Мне пора, Дердеш-ака. Вы оставайтесь с детьми, отдыхайте.
— Как же так? — забеспокоился Дердеш. — В пять утра придет патруль и заберет меня. Арестуют!
— Никто не придет. Я сниму патрулирование. — Однако я подумал, что начальство мое может и не одобрить таких действий. Но — что делать? Иначе-то поступить я не мог. — Спите спокойно, Дердеш-ака. А к вечеру я приеду. Нам надо о многом поговорить.
Дердеш вышел проводить меня, стремя подал, оказывая высокую честь и доверие.
Я оставлял Дердеш-мергена на попечение его племянника, хотя прекрасно понимал: если приспичит Дердешу уйти, он уйдет, а коли он исмаилит, то и через труп племянника перешагнет не раздумывая. Но как иначе поступить? И что бы мог сделать кто другой, окажись он на моем месте? Правда, встретившись с патрулем за въездом в ущелье, я приказал бойцам не приближаться к юрте, а издали, километров с двух, наблюдать за всем происходящим.
— К вечеру я приеду с начальством из Ош. Тогда доложите.
