— На этой стадии все эти поразительные происшествия не столько меня пугали, сколько озадачивали. Даже если все это было ловко придуманным розыгрышем, если даже так называемый мой «двойник» был результатом каких-то коллективных галлюцинаций, то в другом месте такое могло не повториться. Со мной прежде такого никогда не случалось, и я считала, что причиной таких явлений могли стать какие-то особые условия в Мейдстоуне, например, воздействие климата или какое-то особое психологическое состояние учениц и преподавательниц.
Я знаю только одно, — я была очень счастлива от того, что мне удалось получить работу в Бреретоне, покинуть после такого унижения Мейдстоун. Я отчаянно старалась всем угодить, и мне казалось, что в первую неделю пребывания там мне это удалось сделать. Я часто вспоминаю эту неделю как относительно счастливый период в моей новой жизни, первый за последний год, и вот затем…
Однажды я столкнулась с пожилой мисс Челлис наверху, в холле, и она мне сказала: «Мисс Крайль, миссис Лайтфут против того, чтобы преподаватели пользовались черной лестницей». На что я возразила: «Прошу прощения, мисс Челлис, но я не пользовалась черной лестницей». Она сильно удивилась: «Как же так? Минуту назад я видела вас в саду. Теперь вот, поднявшись по передней лестнице в холл второго этажа, я вижу вас здесь. Но ведь вы не проходили передо мной по этой лестнице, значит…»
Тогда я поняла — все начинается сначала. Вот тогда я по-настоящему начала бояться. Как же мог этот «двойник» добраться из Мейдстоуна в Бреретон через столько времени, если он не существовал на самом деле? Я была единственным связующим звеном между двумя школами, следовательно, всему причиной была только я. Если это был чей-то нечистоплотный трюк, то мне нужно было попытаться изловить злоумышленника. Каким это было бы облегчением для меня…
— Но существует по крайней мере еще одно связующее звено между Мейдстоуном и Бреретоном, — возразил Базил. — Это — Алиса Айтчисон. Можете ли вы объяснить, почему это Гизела «пожалеет», если обратится ко мне с просьбой расследовать эти нелепые слухи?
— Мне кажется, Алиса боялась, как бы миссис Лайтфут не рассердилась на Гизелу, если та сообщит на сторону о том, что происходит в школе…
— Была ли мисс Айтчисон в числе тех лиц, кто видел «двойника» в Мейдстоуне?
— Нет, нет, но она слышала все истории обо мне, которые там распространялись. Когда я встретила Алису в Бреретоне, то ужасно боялась, как бы она не начала распространять здесь все эти мейдстоунские россказни. При первой же нашей встрече наедине я умоляла ее дать мне твердое обещание, что она не станет об этом рассказывать никому в Бреретоне. Она мне обещала, и я уверена, что она сдержала слово. Но она имела обыкновение упоминать об этом в разговорах со мной в присутствии других, — все эти намеки на загадочные явления были мне понятны, но недоступны для понимания окружающих. Она прекрасно понимала, что тем самым заставляет сидеть меня как на иголках, но ей, видимо, мои страдания доставляли удовольствие. В день моего отъезда она даже сообщила мне, что видела мое лицо в окне верхнего этажа, хотя в это время я была в саду. Но я была уверена, что все это притворство, что ничего она не видела и говорила все это, чтобы только лишний раз мне досадить.
— Как вы это поняли?
— На ее лице не было никаких признаков испуга. Она явно издевалась надо мной, ее выдавали глаза. Видите ли, Алиса была уверена, что во всем этом повинна я. В тот день, когда она дала мне обещание не разглашать моей тайны в Бреретоне, у меня на глазах выступили слезы, а она, не обращая на это никакого внимания, продолжала выговаривать мне в своей обычной язвительной манере: «Такие вот робкие, заторможенные девицы, как ты, всегда кончают истерикой. Если ты хочешь сохранить свое место здесь, в Бреретоне, то тебе следует научиться держать под контролем свои подсознательные импульсы».
Я была совершенно шокирована. Я попыталась выяснить, что она имеет в виду, и она ответила, что существует только одно разумное объяснение моему поведению. Она была уверена, что я сама инсценирую все эти невероятные трюки. Она сказала, что я все вытворяю в сомнамбулическом состоянии, а потом ничего не помню. Вероятно, поэтому Алиса всегда с презрением относилась ко мне и никогда не обнаруживала, как другие, страха передо мной. И, вероятно… — Фостина помедлила, словно была в чем-то не уверена, и медленно сказала, — это и стало причиной ее гибели.
Базил вздрогнул.
— Что вы имеете в виду?
— Вспомните, доктор, как была убита Алиса. Никакого осязаемого орудия убийства, — ни веревки, ни ножа, ни пули. Она, поскользнувшись, упала с каменной лестницы и сломала себе шею. Несчастный случай. Но разве так называемые «несчастные случаи» не происходят так же часто под воздействием как изнутри, так и извне? Разве страховые компании не располагают статистикой, утверждающей, что некоторые люди имеют «склонность к несчастным случаям»?
— Верно, — согласился Базил. — Большой бизнес пришел на выручку Фрейду. У него есть одна теория, в соответствии с которой несчастным случаям подвержены такие люди, которые обладают импульсами вины и самонаказания. Высокий каблук и отпоровшийся подол юбки могут стать попутным обстоятельством при несчастном случае, но не его причиной. Она глубоко запрятана в склонном к предательству сознании жертвы. Это что-то вроде бессознательного самоубийства.
— Но предположим, что подсознательное одного человека получает доступ к подсознательному другого, и имплантирует в него импульс самоубийства, — причем ни первый, ни второй даже не подозревают об этом процессе. Что это будет, — убийство? Как по-вашему? Новый способ убийства, который не поддается раскрытию? Он не известен ни самому убийце, ни его жертве. Поэты на протяжении столетий утверждали, что любое проявление ненависти — это уже убийство.
— Убийство с применением телепатии? — усмехнулся Базил. — Тогда никто из нас не может считать себя в полной безопасности. К счастью, пока не существует прямых доказательств, свидетельствующих о влиянии психики одного человека на психику другого на расстоянии и без гипноза.
— Я не говорю ни о телепатии, ни о гипнозе, — сказала Фостина. — Я просто думала…
— О чем же?
— Я думала о том, что свидетельство маленькой Бет Чейз может оказаться достоверным. Люди обычно оступаются и падают при испуге. Отлетевшая в сторону туфля, разорванная подкладка юбки часто могут быть следствием падения, а не его причиной. Что могло действительно испугать Алису Айтчисон? Мое видение, моя фигура, стоящая на верхней ступеньке лестницы, ведущей в сад в Бреретоне, а она знала, что Гизела только что разговаривала со мной по междугородному телефону из Нью-Йорка.
Видите ли, Алисе были известны все версии рассказов обо мне, и она никогда не верила ни одной из них. Именно по этой причине она могла испытать сильный шок, когда вдруг лицом к лицу столкнулась в Бреретоне со мной, причем днем, а она была уверена в том, что в данный момент я нахожусь в Нью-Йорке. Она вдруг обнаружила, что все, над чем она потешалась, оказалось реальностью. Такое открытие могло оказаться для нее чувствительным ударом. А если еще это видение протягивает руку и сильно ее толкает, то со страха она вполне могла оступиться и скатиться вниз по каменным ступеням.
— Значит, вы полагаете, что перед Алисой предстал ваш призрак, потому что вы, испытывая к ней ненависть, направили к ней свое изображение в сонном состоянии, совершенно бессознательно, не отдавая себе в том отчета?
— Но какое иное объяснение может соответствовать всем фактам? — в отчаянии воскликнула Фостина. Легкая краска, залившая от перевозбуждения ее лицо, придала всему ее облику новое свойство, — в ней появилось какое-то внутреннее сияние, которое иногда быстро возникает и столь же быстро исчезает, давая о себе знать через прозрачную кожу истинного праведника. Если бы она обладала большей жизненной энергией, более высоким уровнем обмена веществ, более теплотворной, быстрее пульсирующей кровью, то она могла бы быть весьма привлекательной, даже красивой девушкой. Ее фигура, цвет кожи и лица в основном отличались приятностью. Было, правда, что-то вялое, инертное, медлительное в ее натуре, что превращало эту милую девушку в какое-то бесцветное, незаметное существо. Сейчас Базилу удалось увидеть проблеск того, какой она могла быть при иных жизненных обстоятельствах. Он был уверен, что ее отчаяние отнюдь не наигранное. Но как это ни парадоксально, он был не менее этого уверен и в том, что ее отчаяние теперь блекло, растворялось в том удовольствии, которое она испытывала от чувства своей силы, — ощущение столь же приятное, сколь и непривычное. Она никого не просила наделять ее такой силой, но теперь она была уверена, что такая сила снизошла на нее. Она бы не была столь человечной, если бы испытывала при этом какие-то более сложные чувства, чем откровенный ужас. Но вместе с ним она
