Я украдкой бросил взгляд на сидящую рядом девушку. Оперев подбородок на руку, она по-прежнему всматривалась в огонь, а глаза ее были прикрыты длинными, легкими, как у Джонни, ресницами. Линия профиля от лба до подбородка была твердой, а цвет щек напоминал цвет спелого персика, — как у Джонни. Губы ее теперь были строгими, неулыбчивыми. Она была частью семейного круга Джонни, но я никак не мог ассоциировать с ней идею зла.
Да… предположение о том, что Джонни скорее жертва, чем агрессор, открывало новые горизонты…
Алиса вдруг сказала:
— Вы о чем-то думаете. О чем же?
Я попытался отмахнуться от ее вопроса.
— Так, ни о чем. Неважно.
— Прошу вас, мистер Данбар, скажите мне. — Бессознательно она сложила ладони вместе, и я увидел существующий с незапамятных времен жест, сопровождающий молитву: — Это может быть гораздо важнее, чем вы себе представляете. Вы же видите, все мы просто с ума сходим из-за Джонни. Что мы можем предпринять, чтобы удержать его дома, не позволить ему убегать? Только подумайте, если он убежит снова, то вас уже не будет рядом, — тогда кто же нам приведет его обратно? Предположим, он просто… исчезнет. Моя тетушка тут же умрет.
Сопротивляться этому умоляющему жесту было выше моих сил.
— Вы сами навели меня на мысль о том, что страх, испытываемый Джонни, может оказаться реальным, а не невротическим. Тогда я начал размышлять, чего же мальчик его возраста может бояться, какая ситуация может ему угрожать.
— Ну и что?
— И тогда меня осенило. Если он — единственный ребенок в семье, значит, он, вероятно, является наследником всего состояния своего отца.
— Да, это так. Ну и что?
«Как это она сама не сделала вполне очевидный вывод?» — в замешательстве подумал я.
— Возможно, я начитался детективов, — неловко продолжал я. — Но я не мог избавиться от мысли, — кто унаследует собственность в случае, если… что-нибудь произойдет с Джонни?
Персиковый цвет ее щек, вызывавший у меня восхищение, вдруг поблек, и лицо стало каким-то бледным, холодным, мраморным, сосредоточенным. Она опустила глаза, и ее овальной формы веки казались четко высеченными, как на пустых загадочных глазах древней статуи.
Вскинув голову, она в упор посмотрела на меня.
— Я являюсь прямой наследницей после Джонни, мистер Данбар. — Сладостный изгиб ее губ стал горьким. — Неужели вы предполагаете, что моя тетка и дядя об этом не думали?
Глава пятая
Когда после короткого сна я спустился вниз, в гостиную, был уже полдень. Через открытую дверь была видна часть окружающего ландшафта, — розовые и зеленые ухоженные клумбы на фоне пурпурных гор, очертания которых особенно подчеркивались холодным чистым небом. Эта четкая линия меня озадачивала, пока я не вспомнил, что поверхность каждой горной вершины — это безжизненные болота без Деревьев; они были пурпурными потому, что наступил август, а в это время обычно буйно зацветает вереск.
Вероятно, миссис Грэм слышала, как я вхожу в гостиную, так как тут же появилась, через дверь кухни. Она отмахнулась от моих извинений за опоздание. Она уже знала о нашем ночном путешествии с Джонни Стоктоном и Решила не будить меня, подождать, покуда я сам не проснусь. Принесла свежих яиц к завтраку. На мое бодрое приветствие: «Какой прекрасный сегодня день!» — кисло ответила: «Если солнце так ярко светит, это к дождю, сэр…»
На небе не было ни облачка, и поэтому я, отнеся ее к числу неисправимых пессимистов, вышел в сад и направился к болоту, не удосужившись прихватить с собой ни шляпы, ни плаща.
Вчера поздно ночью мне все же пришлось покинуть Крэддох-хауз, так и не повидавшись ни со Стоктоном, ни с Шарпантье, так как на сбор членов поисковой партии у полиции ушло значительно больше времени, чем предполагала Алиса Стоктон. Я пообещал ей вернуться утром, но сейчас был уже готов пожалеть об этом обещании. В такой прохладный тихий, умиротворенный день выходка Джонни Стоктона казалась мне лишь нарушением обычной дисциплины, и с этим, на мой взгляд, должны были разобраться члены его семьи либо полиция. Какое это все имело отношение ко мне? Ради чего я возвращался туда? Может, я цеплялся за любой предлог, каким бы неловким он ни был, только чтобы вновь повидать Алису Стоктон?
Хотя уже наступил полдень, тени на бледном солнцепеке были такими же длинными, как на родине вечером, — еще одно напоминание, что я нахожусь гораздо ближе к северу, чем обычно. Даже воздух здесь был каким-то чужим, — его мягкость и влажность ощущали мои щеки, но в нем не было звенящей упругости, электрических разрядов, свойственных более сухому и горячему воздуху Нью-Йорка. Мне казалось, что поколения людей здесь исчерпали своим дыханием жизненную силу окружающей атмосферы, сделав ее мягкой и тягучей.
Преодолев выступ первого холма, я наткнулся на стадо овец особой высокогорной породы, черномордых, маленьких, крепко сбитых. Шерсть у них была не белой, а скорее цвета сероватой устрицы, и лишь самцы носили черные маски, а их острые рога и беспокойные, бегающие глаза заставляли вспомнить детское представление о дьяволе. У овец были томные глаза и маленькие белые мордашки, а их жующие рты с какой-то сексуальной ухмылкой напоминали мне придворных жеманниц на полотнах Фрагонара и Буше. Я услыхал короткий энергичный лай и увидел, как черная собака, больше похожая на сеттера, чем на колли, выскочила из-за вершины. Вот сверкнули ее клыки, и она куснула за ногу ближайшую овцу. Все стадо устремилось вперед, словно какая-то сероватая река, с избытком блеяния в минорном ключе. Я пошел за ними и вдруг наткнулся на Рэбби Грэма.
— Доброе утро!
Мальчик проворчал что-то невразумительное в ответ и уткнул лицо в шерсть собаки, делая вид, что ласкает ей голову.
— Рэбби, зачем ты спрятал в другой комнате вчера вечером Джонни Стоктона?
Он, вероятно, вздрогнул от неожиданности, но его лицо оставалось таким же безжизненно твердым, как гранит, хотя оно и было зрелым не по годам. Та ответственность, которую нес Рэбби за ферму, мать и трех младших сестер и братьев, накладывала на него свой отпечаток. Именно она, а не преждевременное половое развитие, заставляет бедных детей созревать скорее, чем детей богатых. Хотя Джонни был всего на два или три года младше его, он никогда не нес ни за кого ответственности, кроме как за самого себя, а поэтому до сих пор оставался ребенком. Рэбби был уже мужчиной. Ему не было необходимости куда-то убегать.
Как всегда, слова с трудом выходили изо рта Рэбби, словно это была для него болезненная, неприятная процедура.
— Вы не скажете об этом моей матери?
Это не был голос ребенка, опасающегося, что кто-то донесет на него матери, нет, это был голос взрослого человека, не желавшего причинять беспокойство тому, кто зависит от его защиты.
— Зачем же ее беспокоить? — ответил я. — Но мне бы хотелось получить от тебя ответ, для чего ты прячешь там этого мальчишку?
— Он дал мне за это фунт, — сказал Рэбби, и лицо его залила легкая краска.
Понятно, ведь в таком хозяйстве, как у Грэмов, умеют считать каждое пенни. Заработанный таким легким путем фунт для них, конечно, был маленьким состоянием. Фунт стерлингов равнялся четырем долларам и четырем центам, — довольно крупная сумма для такого мальчика, как Джонни. Может, ко всем его «художествам» можно добавить и кражи?
