ветер и вереск под ногами. Да тетерев в пустынном небе, которого мы невзначай вспугнули.
— Все это место казалось удивительно… пустынным, — добавил Стоктон. — Джонни мог сделать шаг в четвертое измерение. Его возвращение без всяких объяснений на сей счет все, на мой взгляд, проясняет. Вероятно, он сам не отдавал себе отчета в том, что с ним произошло.
— Джонни не вернулся сам, — заметил я. — Его принесли.
— Может, вы узнали нечто большее во время разговора с ним? — спросил с отчаянием в глазах Стоктон.
Я не мог ему откровенно рассказать о жестоком цинизме Джонни. Поэтому я попытался объяснить ему все косвенным путем.
— У мальчика довольно своеобразные для его возраста литературные вкусы. Он читает Уго Блейна.
— Уго Блейна?! — воскликнул Стоктон. — Я уже позабыл о его существовании, ведь он вышел из моды окончательно. Мне всегда казалось невероятным, чтобы невежественный человек занимался серьезными проблемами с таким апломбом и успешно все сумел провернуть.
— Если вы называете себя философом, то можете провернуть все, что душе угодно, — возразил я. — Но все же я был страшно удивлен, обнаружив в комнате Джонни книгу Блейна. Это слишком неудобоваримая пища для его желудка.
— Думаю, что за это несу ответственность я, — произнес Шарпантье. — В Лондоне у букиниста я купил потрепанный том. Наверное, Джонни взял мою книгу.
— Значит, это вы читаете Блейна! — воскликнул Стоктон, которого это открытие скорее позабавило, чем удивило. — Ради чего, черт подери?
— Потому что я случайно встретился с ним около года назад.
— Я думал, он давно умер, — сказал Стоктон с явно возрастающим интересом. — Где же это было? Чем он занимается?
— Это произошло в Риме, и он — вы не поверите — обследовал содержимое мусорной кучи в надежде отыскать в ней что-нибудь съедобное.
Таким образом, Уго Блейн, чья философия с презрением отвергала экономическое толкование истории, в конечном итоге убедился, что он не прав. Для того чтобы это случилось, потребовался всемирный катаклизм. И я получил определенное удовлетворение, что такие отвратительные претензии в стиле барокко потерпели крах.
— Надеюсь, он теперь вернется в Америку? — спросил Стоктон.
Я отрицательно покачал головой.
— Он не может вернуться.
— Разве он американец? — выразил свое удивление Шарпантье. — Я всегда считал его англичанином, живущим на Европейском континенте.
— Он родился в штате Небраска, — пояснил я. — Он никогда не рекламировал этот факт, а в настоящее время мы испытываем гораздо больший стыд из-за него, чем он когда-то из-за нас.
— Кажется, он был кем-то вроде американского вишиста[3]? — спросил Шарпантье.
— Называйте его как угодно, но никаких обвинений на законном основании против него все равно выдвинуто не будет. Он был для этого слишком умен.
Когда я направился к двери, за мной увязался Шарпантье. Теперь, казалось, все вокруг исчезло, — и небо, и горы. Даже деревья были закрыты от взора летучим туманом, белым, как пар.
— При такой погоде и заблудиться недолго, — сказал Шарпантье. — Я провожу вас. Я знаю эту местность как свои пять пальцев.
Во время этой странной прогулки мы, по сути дела, были отрезаны от мира. Впереди не было видно горизонта, который наполнял бы нас чувством протяженного пространства, не было вместе с ним и чувства глубины, никаких наземных вех, чтобы указать нам направление. Во всей Вселенной, казалось, были только мы двое и узкая полоска земли под ногами.
— Я рад, что вы заметили книгу Блейна, — сказал Шарпантье. — Конечно, не такую книгу мне следовало выбрать для чтения Джонни.
— Я всегда замечаю все книги, — сухо ответил я, спотыкаясь, так как внезапно мы вступили на пригорок. — Как это ни странно, но всегда очень трудно предсказать заранее, что будут читать люди. Я думал, что Марджори Блисс привлечет к себе внимание Стоктона в последнюю очередь, однако увидел одну из ее книг у него на столе в кабинете.
Шарпантье с любопытством посмотрел на меня.
— Может быть, он ее и не читает. Но он на ней женат.
Я остановился, не скрывая искреннего изумления.
— Разве вы не знали? — продолжал Шарпантье. — Франсес Стоктон — это и есть Марджори Блисс, это ее литературный псевдоним.
— Нет, этого я не знал, — сказал я, медленно шагая вперед.
— Она не была Марджори Блисс, когда он на ней женился. Это произошло позже. Я не был в то время знаком со Стоктонами. Они жили в Париже, а мое детство прошло в Гренобле. Я впервые встретился с ними несколько месяцев назад, когда приехал в Англию. Но я слышал об этой истории от своего деда, профессора Сорбонны, который жил в Париже в то же время, что и они, и хорошо их знал.
Они поженились после того как Стоктон опубликовал свою первую книгу, ту, в которой рассказывается о газетах, «Сегодня, здесь». Она не принесла ему денег, — слишком велика была конкуренция. Кто может прислушиваться к нежному треньканью клавикорда, когда гремит духовой оркестр? Стоктоны продолжали жить в Париже, так как даже их небольших доходов им там хватало на жизнь, хотя, конечно, для них это были трудные времена. Особенно после того как у них родились два мальчика. В момент финансового кризиса Франсес Стоктон решила попробовать свое перо и попытать счастья на ниве литературного творчества. Она выбросила на рынок свое первое творение. К великому удивлению как ее самой, так и мужа, книга имела успех, и после этого вся жизнь семьи резко переменилась. Она неплохо зарабатывает литературным трудом, но критики едва удостаивают ее внимания. Стоктону посвящаются полноценные, длинные страницы критических обзоров, но популярность не приносит ему денег. «Марджори Блисс» сделала возможным существование писателя Эрика Стоктона с финансовой точки зрения. Без нее ему пришлось бы заниматься перепиской с читателями в газетах. Некоторые вправе назвать эту пару идеальным решением как для одного, так и для другой, но все же… — Он опять медленно улыбнулся. — Но иногда мне ужасно жаль Франсес Стоктон…
Мы перешли через пешеходный мостик и взошли на противоположный берег реки. Под ногами стелился плотный туман. Еще несколько секунд назад солнца не было видно, оно спряталось за тучами, и вот вдруг — мгновение, и я вновь увидел огонек, просачивающийся через белую занавеску. Можно было даже различить камни покинутой деревни и за ней дымовые трубы Ардрига.
— Туман рассеялся, — сказал я. — Думаю, дальше я сам найду дорогу.
Шарпантье любезно воспринял свою «отставку», но его карие глаза явно посмеивались надо мной. Он догадался, что я был не прочь обсудить дела Стоктонов за их спиной и, насколько я понял, считал мою холодность с ним излишней.
— До скорого, — сказал он по-французски, улыбаясь. — Ибо я уверен, что мы скоро обязательно встретимся… скоро.
Что он подразумевал под этим?
Повернувшись, он исчез в тумане, который все еще закрывал гребень горы. Я пошел вниз по склону, пытаясь не думать о Стоктонах.
Но они никак не желали выйти у меня из головы.
Обычно мужчина теряет иллюзии, питаемые в отношении к женщине, либо с физической, либо с психологической точки зрения. Но в случае с четой Стоктонов этот процесс мог носить чисто интеллектуальный характер. Он женился на ней до того как она начала писать всю эту ужасную дребедень, — значит, это был брак по любви. Ведь оба они были бедные люди. Если бы он был биржевым брокером, владельцем бакалейной лавки или врачом, он, вероятно, не понял бы, насколько плохи ее сочинения. Но, к несчастью, он сам был писатель, человек, обладавший литературным вкусом и
