Откуда он мог знать? Он сам потерял сознание.
Теперь я чувствовал, что он говорит правду. Я почти зрительно ощущал, как напряженность покидает его. Даже его руки обмякли и прекратили суетливые движения. Это было похоже на детскую игру в догадки. Когда я спросил, что произошло в ту ночь, было «тепло», так как он испугался. Когда я расспрашивал его о возможном зажженном свете или окне, которое он забыл закрыть, — было «холодно», — как говорят детишки. Никаких признаков страха я у Джонни не заметил. Что бы ни случилось, но это не касалось ни света, ни окон. Но что же все-таки произошло?
Я постарался облечь следующий вопрос в самую небрежную форму.
— В тот день, когда ты убежал от отца и мистера Шарпантье и оказался на болоте, в каком направлении ты пошел дальше?
Немедленно мальчик вновь весь напрягся, его веки опустились, он принял защитную позу.
— Я не знаю.
— Мистер Шарпантье говорит, что ты исчез прямо у него на глазах.
Джонни упрямо выставил вперед нижнюю челюсть.
— Вероятно, он ошибся. Я просто шел вперед, пока не исчез из вида.
В качестве последнего козыря я попытался вызвать у него слабую симпатию к родителям. Но все было напрасно. Дети всегда немного жестоки как психологически, так и физически. Но безразличие Джонни к любому аргументу, основанному на долге или жалости, было сродни циничному нигилизму потерпевшего поражение сорокалетнего взрослого человека. Было странно выслушивать такие ответы от этого худенького мальчика, по существу еще ребенка. Где он набрался всего этого?
Его карандаш все еще вычерчивал круги в тетрадке по арифметике. Разговаривая со мной, он провел в круге две линии и нарисовал три буквы — Е, I, R.
— Что это за буквы?
Карандаш упал.
— Не знаю. Просто я хотел чем-нибудь заполнить пространство. — Он не поднимал карандаш, оставив его лежать на месте.
Поднимаясь, я бросил взгляд на книжки, разбросанные на столе. Это были учебники, — за исключением одного потрепанного тома, который назывался «Иллюзия правосудия» Уго Блейна.
— Ты что, читаешь эту книгу?
— Я нашел ее внизу, в библиотеке.
— И она настолько тебе понравилась, что ты принес ее сюда, в свою комнату?
Джонни кивнул.
— Ну а что ты думаешь о Блейне?
Он вновь насторожился. Затем осторожно ответил:
— Не думаю, чтобы я его до конца понял, но он… он… но в нем есть кайф.
«Да, в нем есть кайф, — добавил я про себя. — Как от кокаина или удара в нижнюю часть живота…»
Стоктон ожидал меня в кабинете. На подоконнике сидел молодой человек с превосходной застывшей улыбкой, которая выгодно обнажала белые зубы на фоне кожи оливкового цвета.
Стоктон коротко представил нас друг другу.
— Мистер Данбар, мистер Шарпантье, учитель Джонни.
Морис Шарпантье слез с подоконника и, семеня, подошел ко мне.
Он был похож на провансальца со своими густыми темно-каштановыми волосами, завитки которых скрывали кривизну его черепа, и карими глазами, в которых озорные огоньки пускались в пляс по малейшему поводу.
— Мне кажется, вы удивлены, почему у Джонни оказался учитель-француз? — спросил он, медленно растягивая слова, демонстрируя теплые полутона приятного, окрашенного милым тембром голоса. Он произносил, конечно, английские слова, но его плаксивый, носовой акцент и все согласные были несомненно французскими.
— Сейчас так много мужчин занято на военных работах, что нам просто повезло с Морисом, — сказал Стоктон. — Он — внук одного моего парижского приятеля, и мне хотелось, чтобы он услышал ваш вердикт в отношении Джонни.
— Боюсь, никакого вердикта не будет, — ответил я и сел в кресло возле камина. — У меня сложилось впечатление, что во время ночной бомбардировки что-то произошло, но Джонни не хочет мне рассказать, что именно, что там было — понятия не имею, и кто вообще может знать об этом, если Джонни — единственный оставшийся в живых.
— Вы правы.
Стоктон пустил по кругу свой портсигар.
— Я разговаривал с пожарными, которые вытащили его из-под обломков. Они не заметили ничего необычного.
Повернувшись к Шарпантье, я спросил:
— А каковы успехи Джонни в учебе? Он быстро соображает?
— Средний уровень. Особые способности проявляет во французском, латинском языках, математике. Труднее с немецким. Вот все, чему я его обучаю. Может, у него выработалась безотчетная неприязнь к немецкому, языку нацистов?
— Вы, по сути дела, были единственным, кто видел, как Джонни растворился в воздухе у вас на глазах. Как это произошло?
Пухлые губы Шарпантье медленно растянулись в безжизненной улыбке.
— Звучит, как колдовство, не правда ли? Кажется, старик Ангус Макхет, наш помощник по охоте и рыбной ловле, придерживается такого мнения. В странах кельтов, как известно, горы полые, и в них могут обитать эльфы и лешие. Если на склоне кто-то пропадает, особенно ребенок, то несомненно он отправляется в эти пустоты. Разве Пьер Пайпер не водил детей Гамлина в гору, полую внутри? Она открывалась и закрывалась, хотя там не было видно никаких следов ни входа ни выхода.
— Это — тевтонское, а не кельтское сказание, — вставил Стоктон. — И эти заколдованные дети никогда больше домой не возвращались, не так ли?
— Нет, по словам Ангуса Макхета, они возвращаются. Но становятся после этого… совсем другими. Вот почему их называют «подменками». Считается, это — дети, подкинутые эльфами взамен похищенных.
Шарпантье бросил многозначительный взгляд на Стоктона.
— Изменился ли Джонни? — задал я вопрос. На него мне ответил Шарпантье:
— Да, мистер Данбар, он становится все более возбужденным и раздраженным всякий раз, когда пытается совершить побег. Что касается его последней выходки, то вот факты: это произошло в один из тех дней, когда светит солнце, дует ветер, облака несутся, как шальные, по небу, а их постоянно меняющиеся тени порождают на земле рябь, словно на море. Мы сидели на берегу реки, а склон позади нас — это сплошное болото. Джонни находился от нас на расстоянии приблизительно четверти мили, — его маленькая фигурка медленно продвигалась вперед по болоту. Я бросил на него взгляд, пытаясь определить, долетит ли до него мой голос, но, прежде чем я открыл рот, он вдруг исчез, его не было на прежнем месте… Однажды я обедал с магом в Париже. Он умел удалять фалангу пальца. Я пристально в нее вглядывался, она все время была на месте, и вдруг — бац — больше ее там не было. Вот Джонни провалился точно так же.
— Вы уверены, что бегущие облака в эту минуту не нарушили вашей способности видеть, не исказили зрительную картину?
— Я был готов к этому вопросу. Поэтому счел делом чести рассказать об облаках. Даю вам слово, что в этот момент облаков на небе не было. Вы знаете, каким бесцветным и безжизненным предстает пейзаж, когда они проплывают над головой, и как все оживляется и озаряется, когда они уплывают прочь? Я ведь тоже не мог этого не заметить.
— И что же затем произошло?
— Я сообщил об этом другим. Они тоже его не видели. Мы пошли вверх по склону. Когда подошли к тому месту, где я в последний раз видел Джонни, его там не оказалось, никаких следов, — только солнце,
