Но она была слишком потрясена, чтобы вслушиваться в оттенки моего голоса.
— Мне нужно было выйти. Мне хотелось знать, что происходит. Когда я вернулась сегодня утром в Крэддох-хауз, дядя Эрик звонил в Страттор в полицию по поводу ухода Джонни, а затем сам отправился на его поиски. Мне пришлось остаться с тетей Франсес. Дядя совершенно не волновался из-за Мориса. Он считал, что он следит за Джонни, как они и условились… Боже мой! Вам не кажется, что Морис следовал за Джонни до своей роковой черты? Поэтому Морис был…
Эта идея вызывала новые версии. Выходит, я был прав, связывая воедино то, что казалось вначале столь далеким — периодические исчезновения Джонни и побег немецкого военнопленного? Носил ли на самом деле Джонни ему провизию? Укрывал ли того, «который убежал»? Не привел ли Джонни, не отдавая себе в том отчета, Шарпантье к тайному убежищу нацистского беглеца? Убил ли этот нацист, которого разыскивают за уже совершенное убийство, Шарпантье, а затем притащил его тело сюда, чтобы тем самым скрыть дорогу, ведущую к его логову? И что могло произойти с Джонни, если он вдруг оказался невольным свидетелем убийства?
— И куда пошел ваш дядя? — спросил я.
— В том же направлении, что и вы, — к озеру. Я все время нервничала, ждала вестей, но ничего не дождалась. В конце концов я позвонила констеблю в Страттор. У него тоже не было никаких сведений, но он сообщил, что поставил в известность лорда Несса об организации поисков пропавшего Джонни. Мне снова пришлось ждать, но никакой информации не поступало, — ни от полиции, ни от дяди Эрика, ни от Мориса, ни от Джонни, ни от вас. У меня возникло такое чувство, что все пропали, провалились в этой долине. Тетушка Франсес была на грани истерики. Мне удалось ее немного успокоить, сообщив ей о своем намерении выйти из дома и лично разобраться в том, что происходит. Она хотела пойти вместе со мной, но она плохо себя чувствует, к тому же кто-то должен оставаться в доме на случай, если доставят Джонни. У нас всего одна горничная, и она слишком стара, мы не можем рассчитывать на ее действенную помощь. Поэтому я, оставив их обеих дома, пошла к долине по берегу реки. Она стала моим гидом, поэтому я не боялась заблудиться. Я рассчитывала встретить кого-нибудь по дороге и получить хоть какую-то информацию. Но никто навстречу не попался, и вот наконец я увидела вас.
— Вам лучше остаться здесь со мной, — предложил я. — Как только приедет полиция, я провожу вас домой.
Даже разговаривая с ней, я не мог отвязаться от странных мыслей, роившихся у меня в голове. Если Стоктон вышел из дома еще утром, то у него не было алиби в случае обвинения его в убийстве Шарпантье. К счастью, Алиса оставалась в доме с теткой и служанкой во время убийства, так что у полиции к ней не может быть никаких претензий. Но такой оптимистический вывод оказался «мертворожденным ребенком» моего мозга, так как вскоре появился новый аспект этого дела: нам неизвестно точное время совершения убийства. Мы не имели представления о том, когда Шарпантье нанесли удар, и поэтому было невозможно определить время обычным путем по температуре и степени окоченения тела, так как он был жив, когда мы его обнаружили. Крепкие мужчины могут жить несколько часов после нанесения им фатального ранения — особенно такие, как Шарпантье, — молодые, здоровые, с неуемной жизненной энергией. Мы, конечно, заметили обильное кровотечение. Но причиной смерти мог быть шок или охлаждение организма. На Шарпантье могли напасть в любое время на протяжении всего дня, а это практически означало, что все люди, так или иначе причастные к этому делу, могли его убить, так как ни у кого из них не было алиби на весь день…
— Когда вы вышли из Крэддоха? — спросил я.
— По крайней мере час назад. Я шла медленно и сделала приличный крюк, выбрав эту дорогу по берегу реки.
Мы нашли тело Шарпантье менее часа назад, и на него Могли совершить нападение незадолго до этого. Кровь сворачивается приблизительно за двадцать минут. Само собой Разумеется, Алиса не может убить Шарпантье или вообще кого-нибудь, я был в этом уверен, — но у полиции существует очень неприятная привычка подозревать всех на свете. До меня из темноты донесся ее шепот.
— Где он?
— Лежит внизу, неподалеку от меня. Не смотрите туда!
— Я ничего не могу разглядеть в этих сумерках. Долго ли нам придется ждать?
— Надеюсь, что нет. Ну еще с полчаса от силы. Почему бы вам не присесть. Валуны уж не такие неудобные кресла.
— Наверное, вы правы.
Слышен был шорох опавших листьев у нее под ногами. Вдруг она замерла на месте.
— Мистер Данбар!
— Что случилось?
— Вы ничего… не слышите?
Она протянула вперед руку. В ее широко открытых глазах, по-видимому, отразился слабый свет, льющийся с неба, ибо я увидел в них тот же стеклянный отблеск, что и в глазах Джонни, когда направил на него луч моего электрического фонарика.
Я прислушался, но ничего не услышал. Затем до меня донеслись слабые звуки, перемежаемые длительными паузами, как будто кто-то задыхался и рыдал одновременно. Это, несомненно, был человеческий голос, так как человек — это единственное несчастное животное, способное рыдать и смеяться.
— Кто это? — с тревогой спросила она, поворачивая ко мне голову. — И где это?
Я напряг зрение, пытаясь разглядеть болото. Оно, казалось, простиралось до самого неба, серого и пустынного, и на нем не было ни одной живой души, кроме далекой фигуры Ангуса, который нес вахту почти на самой вершине хребта.
— Это кто-то на болоте, — дрожащим голосом сказала она. — Нужно пойти проверить. Может, с кем- то случилось несчастье… Как с Морисом.
Я закричал Ангусу. По-видимому, он меня не услышал, или если все же услышал, то не проявил никакой охоты оставить свой пост.
Рыдания продолжались. Казалось, не имеющие точного местонахождения, они словно проникали через воздушное пространство у нас над головами, эти завывания заблудшей души, кочующей между землей и небом, или, скорее, между землей и адом, так как в этих всхлипываниях чувствовались нотки отчаяния и гнева.
— Это просто невыносимо! — воскликнула Алиса. — Нужно что-то предпринять!
Я мысленно оценил постоянно конфликтующие между собой возможности, и решил, что интересы живых всегда нужно ставить на первое место.
— Я мог бы взобраться на гору, но как оставить вас здесь одну? Может, пойдем вместе?
Она одарила меня бледной признательной улыбкой.
— Вы ведь не бросите меня в такой момент? Я ни за что на свете здесь не останусь. Слушать эти ужасные завывания выше моих сил!
Мы начали медленно взбираться по склону. Если Ангус нас видел, то почему-то не подавал никаких знаков. Рыдания становились громче. Когда мы достигли середины холма, они, казалось, раздавались со всех сторон, — впереди, позади, над нами, внизу. Но мы не заметили никаких признаков человека его обычных форм, и при этом ни один листок вокруг не шевелился. Может, это какая-то звуковая вибрация, проникшая из прошлого или будущего через эту иллюзию под названием «настоящее»?
— Вы знаете, где мы находимся? — тихо спросила Алиса.
— На болоте над оленьим лесом и Ардригом.
— Нет, я имела в виду не то. Я хочу сказать, что это то самое болото, где сегодня утром исчез Джонни. И тогда, два дня до этого, когда Морис его видел.
Я понял значение произнесенных ею слов: «Не кажется ли вам, что смерть Шарпантье связана с тем, что он шел по следам за Джонни, когда тот исчез?»
— Я просто хотела знать, так как…
— Так как? — перебил я ее.
— Так как я стала единственным свидетелем, наблюдавшим за тем, как сегодня утром исчез Джонни. Разве не так?
