— Здравствуй, внучек, здравствуй, — ласково обнял его Вем. — А мы с внучкой уже заждались тебя.
— И что это вы, дедушка, говорите! — гневно притопнула крохотной ножкой Хоанг Тхи Кхюе. — Вовсе я не ждала старшего братца. Это у вас с ним какие-то дела! — Она решительно тряхнула длинной распущенной косой и убежала, ловко перепрыгивая с сампана на сампан.
Дык что-то смущенно пролепетал и сунул старику пакетик леденцов, купленный им на последние деньги в Сахарном ряду.
— А ведь у меня и вправду есть дело к тебе, — сказал Вем. — Мудрый Танг просил передать, что ждет тебя в часовне Красный бамбук, близ Пагоды Благоуханий. Вижу, ты готов кудахтать, как курица над креветками, — похлопал он юношу по плечу.
— Так оно и есть, дедушка! — радостно рассмеялся Дык. — Это первая счастливая весть за долгие дни тревог и горестей… А куда Хоанг Тхи Кхюе убежала? — Ему показалось, что разом минули беды, кончились все испытания. Пританцовывая от нетерпения, он рвался на берег, где его ждала девушка.
— Эх, парень! — сочувственно вздохнул Вем. — За приливом придет отлив. Радостный день короток, меньше вершка. Прежде чем прыгать на одной ножке, подумал бы, как станешь добираться до пагоды.
Старик был, как всегда, прав. До Тюа Хыонг — священной для каждого вьетнамца Пагоды Благоуханий — было километров шестьдесят, путь неблизкий. Тем более, что пролегал он через городки и реки провинции Хатэй, где у каждой переправы, у каждого городского шлагбаума стоял полицейский пост. Если Дыка действительно ищут, то ближайшие заставы уже оповещены о его приметах. Даже если и удастся выбраться из Ханоя по реке, все равно не избежать расспросов в полицейских будках близ мостов и переправ.
— Чего молчишь? — поинтересовался Вем, завертывая в лист бетеля орешек арековой пальмы и щепотку извести. — Хочешь? — предложил он Дыку.
— Нет, спасибо, дедушка, — отказался монтер. Он не любил бетель, от которого рот поминутно переполняется красной как кровь слюной и обморочно холодеет в висках. — Я все прикидываю, как мне поскорее добраться до места.
— Экий ты прыткий! Не о быстроте думать надо, а о спокойствии. Я не спрашиваю тебя, зачем ты едешь к мудрому Тангу. У рыбы бонг своя печень, у рыбы бон — своя. — Вем сплюнул за борт алую жижу. Губы его потемнели. Живее полилась речь. — Я не стану докучать тебе советами, сынок, но послушай, что мы надумали с внучкой. Сампан…
— Неужели собираетесь плыть?! — обрадовался Дык.
— Что ты суетишься и выскакиваешь вперед, как слепой колдун перед свадьбой? — выказал неудовольствие Вем. — Да, я решил поставить парус. Вода улеглась, ветры дуют благоприятные, а сампан в полном порядке. Я на днях его осмотрел, немножко законопатил, и теперь на нем можно плыть хоть до Сайгона. Старая рубаха, да ладно заштопана. Понял?
— Спасибо вам за все, дедушка, — с чувством промолвил Дык. — Я ведь так привязался к вам и Хоанг Тхи Кхюе… — Он замолк, испугавшись, что сказал слишком много.
— Мы тоже полюбили тебя, — спокойно ответил Вем и, словно все у них было решено и договорено, ввернул подходящую пословицу: — «Девушка без мужа — что лодка без руля, парень без жены — что конь без узды».
— Да я бы с радостью… — залился краской Дык. — Только не знаю, как Белый нефрит… И притом, у меня же ничего нет.
— Как так ничего? А голова? А руки? Ценнее этого, сынок, в мире только сердце. Скажу тебе прямо, что лучшего мужа для внучки я не желаю. А уж как с ней поладить, ты сам решай.
— Вы думаете, Хоанг Тхи Кхюе не станет возражать, если я поплыву с вами?
— А ты сам ее об этом спроси.
— Но она-то хоть знает, куда мы направляемся?
— Все, что думает сделать мужчина, уже давно решила за него женщина. Когда пришли с вестью от Танга и внучка узнала, что ты поедешь в Тюа Хыонг, она сама велела мне ставить парус. И то правда, надо же возблагодарить Будду за счастливое воскрешение из мертвых? Как ты думаешь?
— Еще бы! — с горячностью откликнулся Дык. — Легче вырваться с того света, чем из клетки Пулокондора.
— Вот и ладно. Вместе и пойдете по священным местам, а я подожду вас где-нибудь у переправы. Прошло мое время карабкаться в гору. — Вем выплюнул жвачку и подтолкнул Дыка. — Теперь можешь идти…
«Он все знает», — растроганно подумал Дык.
На другое утро старый сампан тихо вышел из заливчика и, ловя попутный ветер парусом, медленно поплыл против течения Красной реки. Потянулись бесконечные рисовые поля, окаймленные пальмовой порослью. Порой меж стволов мелькали белые тюа. Темные католические соборы угрюмо высились на холмах.
Грациозно нагнувшись над тихой водой, девушка в остроугольной шляпе без устали гребла носовым веслом, проталкивая тяжелую лодку мимо заросших розовыми лотосами сплавин, сквозь шуршащий заслон тростника. На других лодках тоже гребли девушки. С незапамятных времен весло стало женским орудием в стране вьетов.
В лодке, которая везла Хоанг Тхи Кхюе и Нго Конг Дыка, сидели еще двенадцать паломников: три жизнерадостные старухи, чьи зубы были покрыты черным лаком, две молодые пары и семья из Хайфона.
Лодка пристала у небольшого базарчика. Под навесами из пальмовых листьев торговали связками курительных палочек, ладанками, амулетами, священными заклинаниями. Хоанг Тхи Кхюе и Дык повесили на грудь пластинки с Буддой на лотосе, украшенные пятью разноцветными шелковинками, олицетворяющими стихии, и весело зашагали в гору. Полуденный зной был в самом разгаре. Раскаленный воздух звенел от стрекота насекомых. Слепил глаза неистовый свет.
— Надо было нам напиться кокосового молока внизу, — посетовал Дык, останавливаясь, чтобы перевести дыхание.
— Мы еще не начали подъем, а ты уже устал, — поддразнила его Хоанг Тхи Кхюе. — Охо-хо!. - вздохнула она, запрокинув голову.
Перед ними высилась почти отвесная, заросшая цепкой ползучей растительностью стена. Мечевидные зазубренные листья и длинные стебли с загнутыми шипами делали ее неприступной. Узкая каменистая тропка, круто уходящая вверх, совершенно терялась в первозданных дебрях.
Какой невероятный, всепоглощающий порыв подвигнул человека поселиться в диких джунглях, где все враждебно, чуждо людской природе, где, кроме немыслимой удаленности от суетных соблазнов мира, нельзя ничего обрести. Год за годом и век за веком вырубали отшельники каменные ступени и белым щебнем, чтобы не заплутать в ночи, мостили тропы. В известковых кавернах воздвигали они алтари, метили священным знаком источники, из многотонных плит, странно звучащих под ударами камня, высекали образы богов и чудовищ.
Сверкая желто-зеленой глазурью, стояли многоярусные башни перед зеленым пологом дикого леса. В них пепел и угли погребальных костров. И, прежде чем почтить богов, люди молитвенно складывали ладони перед этой горсточкой праха.
Вместе с другими паломниками Кхюе и Дык зажгли свечи перед позолоченными статуями, наряженными в праздничные одежды, и, взявшись за руки, отправились в дальнейший путь.
— Скажите, Белый нефрит, — обратился Дык к девушке, потупя взгляд. — О чем вы просили богов у алтаря?
— Я благодарила за весть об отце. Не сердитесь на меня, старший брат, но этого требовал обычай. И не думайте, пожалуйста, что я забыла ваши наставления. — Она лукаво заглянула ему в глаза. — А зачем вы сами поставили свечку, если не верите в милость святых отшельников?
— Мы должны вести себя, как все, — ответил Дык. — Иначе на нас могут обратить внимание… И еще мне захотелось, — запинаясь, добавил он, — чтобы моя свеча курилась рядом с вашей.
Обогнув возвышенность, они вышли на открытое место. Жаркий иссушающий ветер с лаосских гор задувал теперь прямо в лицо. В глаза летела колючая известковая пыль. С лесистого склона скатывались
