— Отгадайте загадку: один на земле лежит, пыхтит, второй стоит, улыбается, а третий в небе колышется.
Раненые заулыбались, кто-то хлопнул в ладоши, а усатый одобрительно сказал:
— Так что это значит? Давай, брат, расскажи!
Мальчик, обрадованный поддержкой, рассмеялся и сообщил разгадку:
— На земле пыхтит фашист, стоит-улыбается советский боец, а в небе колышется наше знамя над Берлином!
Что тут поднялось! Аплодисменты, выкрики: «Молодец», «Вот это да!», «Ай да шефы!»
А он стоял, раскрасневшийся и счастливый, потому что и загадку и ответ придумал сам. Из-за ширм выглядывали раненые, спрашивали, что тут происходит, им охотно пересказывали, и вспыхивали новый смех и аплодисменты. Я смотрела на этого мальчика и старалась представить себе, кем он станет, когда вырастет, когда придёт Победа, и в этом здании опять будет театр, и сюда придут на спектакль, даже не подозревая, что военной зимой здесь лежали раненые и мальчуган с чёрными сияющими глазами рассказывал им, как в Берлине будет развеваться наше советское знамя…
— Доктора, скорее доктора! — перекрыл все звуки отчаянный мужской голос. — Танкисту плохо!
Как же я могла забыть о главном! Отец Антона сползал с кровати. Его подхватили, стали укладывать.
Пробравшись между сгрудившимися возле него ранеными и медсёстрами, я торопливо заговорила:
— Вы меня слышите? Антон просил передать, что он будет таким же честным и справедливым, таким же отважным, как вы!
Танкист открыл глаза, но нельзя было понять, слышал ли он мои слова.
Медсестра взяла меня за плечи и повела к выходу:
— Спасибо, ребята, но вам пора уходить.
Галочка вцепилась мне в руку. Мы уходили, оглядываясь, и перед нами были посуровевшие лица бойцов. Никогда, никогда не должна повториться война!
По длинному запутанному коридору мы выбрались во двор и попрощались. Пожалуй, мне пора было возвращаться. Я полезла в карман за звёздочкой и нащупала какую-то бумажку. Деньги! Я про них совсем забыла! Что же мне с ними делать!
В звёздочке замелькали картинки. Совсем маленькая девочка стоит возле хлебного ларька и смотрит, как люди несут маленькие тёмные куски хлеба. Она терпеливо следит за каждым и во взгляде её — голод. Сжимаю в руке звёздочку. Это Наташа, сестра Маши-растеряши. Я уже знаю, что мне делать с этими деньгами.
Пирожное
— Ты меня узнала, Наташа?
— Узнала.
Девочка смотрит на меня без особого интереса — я отвлекаю её от занятия.
— Ты что здесь делаешь?
— Гуляю, — отвечает Наташа, провожая глазами очередного покупателя, идущего с хлебом.
— Хочешь чего-нибудь вкусненького?
— Вкусненького? — Наташа поворачивается ко мне, и в прозрачных голубых глазах зажигается огонёк. — Хочу!
— Скажите, пожалуйста, — обращаюсь я к женщине, только что отошедшей от ларька, — где можно купить конфет или пирожных?
Женщина посмотрела на меня удивлённо, усмехнулась, но ответила:
— На базаре, милая моя, где же ещё!
— А базар далеко?
— Так за вашими же спинами!
И добавила, покачав головой:
— Надо же, покупатели!
— Пошли! — сказала я решительно, и мы с Наташей пошли на базар.
На базаре продавали всё: старые, ношеные вещи, вязаные шапочки и самодельные туфли. Попались даже тетрадки, аккуратно сшитые из белой линованной бумаги. Я хотела их посмотреть, но толпа вынесла нас к длинным деревянным столам, где продавалось съестное.
Какой вкусный был там воздух! Мы попали в огромную кухню, где женщины, раскрасневшиеся, крикливые, в домашних халатах и передниках поверх толстых зимних одежд, стояли перед примусами и переворачивали время от времени на сковородках что-то жарящееся, шипящее. Аромат густым облаком стоял над толпой.
Но я повела Наташку дальше, и, наконец, мы остановились. Перед хорошенькой девушкой- продавщицей стояла небольшая тарелка, а на ней — пирожные. Плоский коржик с бледно-жёлтой горкой, заканчивающейся остренькой запятой.
— На чистом сахаре и американском яичном порошке, — сообщила продавщица и чуть подвинула к нам тарелку.
— Выбирай, какое тебе нравится, Наташка, — громко сказала я, чтобы все сразу поняли: пришли настоящие покупатели. Соседние продавщицы засуетились, подхваливая заодно и свой товар, а я сама засмотрелась на пирожное. Воздушное облачко на коричневом коржике даже на вид было сладким, тающим во рту, прямо язык заныл от желания его лизнуть. Я подтолкнула к прилавку девочку: пусть выберет себе самое красивое!
Сначала я не поняла, почему Наташка упирается. Даже подумала, что её кто-то держит! Деньги я достала давно и уже хотела протянуть их продавщице, но Наташа круто обернулась и стремительно ринулась в толпу. Я за ней: ведь если она потеряется в такой толчее, найти её совершенно невозможно. Люди разъединяли нас, а юркая маленькая Наташа пробиралась к своей цели быстрее, чем я успевала за ней. Наконец она остановилась, я схватила её за воротник, запыхавшаяся, и прикрикнула: «Да что ты!» А все остальные слова застряли у меня в горле.
Здесь продавали пироги с фасолью.
Большие и плоские, как рукавицы, они лежали горкой и обещали сытость. Наташа смотрела на них немигающими огромными глазами и молчала. Она не смела просить, только подошла к прилавку и оперлась на него остреньким подбородком.
Так были они совсем рядом: худенькая девочка с синеватым от холода личиком и блюдо толстых серых пирогов с фасолью.
— Ты сказала — вкусненькое, — несмело произнесла Наташа, — купи этот большой хлеб, — и шёпотом добавила: — Его хватит на целый день.
С базара мы шли молча. Наташка уплетала пирог с фасолью, поглядывая на меня, а я улыбалась. Для Наташки. Хотя мне было совсем невесело.
— Прощай, — сказала я хорошей этой девчушке, — расти счастливой.
— Ты к нам приходи в гости. Мы же тут недалеко живем, — радушно пригласила Наташка, аккуратно собрав крошки на руке и высыпав их в рот. Она уже ушла, но спохватившись, обернулась и звонко крикнула:
— Спасибо!
