приехать Кристофер Дав. Он взял билет на поезд из Лондона, прибывавший на вокзал Уэверли в три часа. Он сообщил ей это по телефону, а потом помолчал, словно ожидая, что Изабелла предложит его встретить. Так обычно поступали в Оксфорде: людей встречали на вокзале, а потом сопровождали в свой колледж. Изабелла выдержала короткую внутреннюю борьбу. Ее природная доброта диктовала, что она должна это предложить, но человеческая природа, которая, в конце концов, не сводится лишь к доброте и сочувствию и предполагает менее благородные качества, подсказала ей не предлагать свою помощь. Ведь именно профессор Дав затеял эту интригу, благодаря которой она лишилась поста редактора. Он безжалостный, амбициозный интриган, которому следовало быть политиком, а не философом, подумала Изабелла. Не буду я встречать его на вокзале. Он может взять такси и приехать ко мне.
Конечно, она смягчилась. В то утро, незадолго до десяти часов, она позвонила Даву домой, чтобы предложить встретить его в Уэверли. Когда пошли гудки, она вообразила письменный стол, на котором звонит телефон, в доме Дава — она была уверена, что он живет в Излингтоне. Никто не подошел: он уже уехал на вокзал Кингз-Кросс, а у Изабеллы не было номера его мобильника. Она повесила трубку. Это был урок, который уже должен быть усвоен в ее возрасте: не веди себя недостойно, не злись, проявляй благородство, потому что, когда ты передумаешь, может не быть времени, чтобы все исправить.
Такси остановилось перед ее домом. Изабелла увидела его в окно кабинета на первом этаже. Она перевела взгляд за кусты рододендрона и маленькую березу — на калитку. Фигура на заднем сиденье такси подалась вперед, расплачиваясь с водителем. Ну что же, по крайней мере это он сделал правильно. В Эдинбурге водителю платили, прежде чем выйти из такси, — что было правильно и в духе Просвещения, — в то время как в Лондоне люди выходили из такси и протягивали деньги в переднее окошко, так что водителю приходилось его опускать. Изабелла не видела в этом смысла, но так уж там было заведено — как, например, левостороннее движение. И такие вещи, особенно сторону улицы, по которой ездит целая нация, не так-то легко изменить. Правда, Изабелла вспомнила, что один тиран где-то — кажется, в Бирме — настоял на том, чтобы заменить левостороннее движение правосторонним, в результате чего произошло много несчастных случаев. Правителям не следует слишком уж давить на свой многострадальный народ. Разве король Тонги, человек необъятных размеров, не настоял на том, чтобы вся нация села на диету, когда сам решил это сделать? Несомненно, это хорошая проверка на крепость уз между монархом и его народом.
Она наблюдала, как Кристофер Дав выходит из такси, с маленькой сумкой и дипломатом в руках. Он посмотрел на парадный вход, проверяя номер. Этот номер был весьма заметен: римские цифры из меди, привинченные к деревянной двери. Потом он перевел взгляд на окно кабинета, и Изабелла отпрянула в тень. Дав ни в коем случае не должен почувствовать, что его визит взволновал ее. Изабелла решила, что будет держаться с достоинством и вести себя с Давом, как с любым другим коллегой. В конце концов, это единственное, что она может сделать. Если она выкажет раздражение или досаду, это лишь подчеркнет победу Дава над ней и заставит его ликовать.
Конечно, она встречалась с ним и раньше, так что его привлекательная внешность ее не удивила: надменный вид, высокие скулы, широкий лоб и густые, ухоженные белокурые волосы, как у мужчины на рекламе одеколона, который стоит по какой-то причине без рубашки (наверное, из-за жары), глядя стальными глазами куда-то вдаль. Вот таким был Дав.
— Изабелла! — Он поставил сумки у порога, когда она открыла дверь, и протянул руки, как будто желая ее обнять. И он действительно ее обнял и расцеловал в обе щеки. Она боролась с естественным порывом попятиться от него, и он, по-видимому, заметил, как она напряжена.
— Как мило с вашей стороны согласиться на встречу со мной! — восторженно воскликнул он. — А ведь я предупредил вас только в последний момент!
И вовсе это не мило с моей стороны, подумала она. Мне пришлось согласиться. Было бы нелепо отказаться от встречи с вами.
— Никакого беспокойства, — заметила она. — Нам же нужно передать дела. В конце концов, теперь у журнала много читателей. Много. И нам же не хочется их потерять.
Это было ядовитое замечание. Она не намеревалась так рано открывать огонь, но не сдержалась. То, что у журнала так много читателей, почти исключительно ее заслуга как редактора. Когда она заступила на этот пост, читателей практически не было.
— Конечно, — с улыбкой согласился он. — И все это благодаря вам. Вы просто поразительно увеличили круг наших читателей. В самом деле.
Зачем же тогда менять редактора? — подумала Изабелла. Следует ли сказать ему об этом? Решив промолчать, она пригласила Кристофера Дава войти.
— Может быть, пройдем в мой кабинет? Вы можете оставить свои сумки в холле. — Она подчеркнуто посмотрела на сумку с вещами. — Вы остановитесь в отеле?
Она знала, что задает опасный вопрос. Если он ответит отрицательно, она вынуждена будет предложить ему переночевать, а этого ей вовсе не хотелось. «Я был голоден, и вы приютили меня». Да, но эти слова были бы уместны из уст бедняка, а не из лживых уст такого
— Нет, — ответил он, и душа у нее ушла в пятки. Но он продолжил: — Я возвращаюсь ночным поездом. В спальном вагоне. Вы когда-нибудь им пользовались? Я люблю так ездить.
— А Норманн Мак-Кейг не любил, — заметила Изабелла. — Он написал об этом стихотворение. Там, кажется, есть такая строчка: «Я не люблю, когда меня проносят сквозь ночь».
Дав усмехнулся:
— Поэты так капризны. Мы, философы, сангвиники и стоики.
— О, не знаю, — сказала Изабелла. — У Юма был, я полагаю, ровный нрав, но хватает и неприятных философов. — «Таких, как ты», — мысленно добавила она.
— Я никогда не был таким уж пламенным почитателем Юма. — При этом Дав не таясь осматривал книжные полки Изабеллы. — Я отдаю ему должное, но придерживаюсь мнения, что о наших эмоциях можно узнать гораздо больше из когнитивной философии. Юм никогда бы не постиг магнитный резонанс.
Изабелла не верила своим ушам. Это же абсолютная чушь! Но она решила, что у нее не хватит энергии вступать в спор с Кристофером Давом на эту тему, и подошла к картотечному шкафу, стоявшему за ее письменным столом.
— Когда я взяла на себя обязанности редактора журнала, — начала она, — то выбросила кучу старых папок. Мне досталось по наследству огромное количество коробок с бумагами, которые мой предшественник и не подумал разобрать. Там было множество вещей, ни для кого не представлявших интерес. Письма из типографии и тому подобное. Я выбросила все это. Обнаружилось даже древнее письмо от Бертрана Рассела с требованием возместить стоимость проезда на поезде, которым он прибыл на симпозиум, организованный «Прикладной этикой».
Дав, который слушал Изабеллу, глядя в окно, резко обернулся:
— Рассел? А как же насчет его биографов? Вдруг оно бы им понадобилось?
В тоне Дава явно проступало осуждение, и Изабелла ощетинилась:
— Неужели его биографов заинтересовало бы письмо с требованием возместить стоимость билета на поезд? Ну конечно нет, если только Рассел не задавался вопросом о
— Что еще? — осведомился Дав брюзгливым тоном. — Что вы еще выбросили?
— Могу вас заверить, что не выбросила ничего значительного, — ответила Изабелла. — Я избавилась только от того, что можно назвать эфемерным.
Раздражение Дава еще больше усилилось. Изабелла отметила, что он покраснел — при таком цвете лица это было заметно. А еще она подумала, что он очень красивый мужчина и в нем нет ни капли лишнего веса. Он мог бы быть хорошим теннисистом или игроком в крикет — он именно такого типа.
— Эфемерное может быть ценным, — возразил он. — Подписи известных людей даже на самых
