Но, Изабелла, — уверен, Вы со мной согласитесь, — всегда найдутся аргументы в пользу перемен, а также разнообразия, и по подсказке нескольких членов редколлегии я провел опрос остальных, чтобы узнать, не считают ли они, что пора увидеть свежее лицо в кресле редактора. Я не думал, что многие поддержат эту идею, но, к сожалению, я заблуждался. Боюсь, что мнение было почти единогласным: пришла пора перемен.
Я знаю, что это Вас и удивит, и расстроит — я сам тоже испытал эти чувства. Но я также знаю, что Вы поймете: голосуя за перемены, члены редколлегии ни в коем случае не вынесли неблагоприятное суждение о Ваших значительных достижениях у руля «Этики».
Раздавались голоса в пользу немедленной смены редактора, но я высказал мнение, что будет лучше, если Вы останетесь на своем посту до конца года (если Вы не возражаете), а затем мы можем начать новый календарный год с новым редактором. Это даст Вам время приискать себе что-нибудь другое, а также обеспечит непрерывность выхода издания, что так важно.
Что касается Вашего преемника, то Кристофер Дав любезно предложил свои услуги, и этот выбор одобрили члены редколлегии. Несомненно, Вы с ним найдете возможность встретиться и обсудить технические детали смены редактора.
На этом письмо заканчивалось. Внизу стояла подпись Леттиса, а в постскриптуме, написанном ручкой, он осведомлялся, читала ли Изабелла «удивительно проникновенный некролог» в память умершего рецензента, который так и не успел дать отзыв на «Добродетели в годину испытаний». «Превосходный некролог, — писал Леттис. — Вы знали, что в молодости он был прекрасным скрипачом и планеристом?»
Изабелла испытывала сложные чувства. Ее потрясла эта неожиданная новость и удивило то, что у нее отбирают работу — то есть нечто, считающееся само собой разумеющимся. И еще она испытывала отвращение к интригам, которые плелись вокруг этого дела. Это Дав — все дело в нем, решила Изабелла. Ей и раньше казалось, что Дав жаждет занять ее пост; он был амбициозен, кресло редактора известного журнала помогло бы ему сделать академическую карьеру. В настоящее время Дав пребывал в каком-то второразрядном университете. Приятель Изабеллы, который знал Дава, сказал ей, что тот предпочел бы быть совсем в другом месте — в Колледже Магдалины Оксфордского университета, выпускником которого являлся. Это было все равно что забраться на альпийские вершины, и пост редактора «Прикладной этики» поспособствовал бы ему в этом. Он общался с другими членами редколлегии, вливая им яд в уши и улещая, и многие из них оказались малодушны и поддались на его уловки. И ни один, подумала она, ни один не связался с ней, чтобы обсудить этот вопрос. Пожалуй, это было труднее всего вынести.
Что же касается самого Леттиса, то он мог бы позвонить ей и сообщить новость лично, мог бы даже не полениться и приехать в Эдинбург, чтобы обсудить все с ней. А вместо этого он написал довольно безликое письмо — документ, который фактически был уведомлением об увольнении. И еще усугубил дело тем, что добавил непринужденный постскриптум; это признак вины, подумала Изабелла. Тот, кто чувствует себя виноватым, пытается сделать вид, что на самом деле все хорошо, прибегнув для этого к какому-нибудь банальному замечанию, не имеющему никакого отношения к делу. Именно так и поступил Леттис.
Грейс была на кухне — она сидела напротив Чарли, который был посажен в детское кресло и для верности привязан к нему. Она держала перед ребенком вязаную фигурку, имевшую сходство с полицейским, и водила ею вверх и вниз, чтобы привлечь его внимание. Когда Изабелла вошла в комнату, Грейс посмотрела на нее и тут же перевела взгляд на Чарли.
— Вам уже надоело? — спросила Грейс. — Посмотрите-ка на это. Ему нравится этот маленький полисмен. Думаю, он должен быть темно-синим. Чарли находит его очень смешным.
Изабелла кивнула; она посмотрела на Чарли, потом на Грейс. Ей хотелось сказать: «Я уволена. Я жертва…» Жертва чего? Дворцовый переворот — вот, пожалуй, самое подходящее слово. А может быть, ей следует назвать произошедшее путчем — в этом слове есть уничижительный оттенок, намек на насильственное низложение. Но, пожалуй, тут будет содержаться преувеличение…
— Меня…
Грейс перебила ее.
— Я думаю, он устал, — сказала она. — Посмотрите, у него слипаются глаза.
Нет, подумала Изабелла, я ей не скажу. Я буду держать в секрете это унижение. Потом, позже, просто объявлю, что ушла в отставку с поста редактора «Прикладной этики», и это будет правдой; и если кто- нибудь спросит о причине, я все объясню. Но до тех пор я буду жить так, будто ничего не случилось.
Теперь Грейс повернулась к Изабелле:
— Простите, вас что?
— Я думаю съездить в город, — сказала Изабелла. — Если вы не против присмотреть за Чарли.
Грейс ответила, что с удовольствием это сделает.
— Спасибо, — поблагодарила Изабелла и поскорее вышла из кухни, чтобы Грейс не заметила слезы, навернувшиеся ей на глаза. Изабеллу никогда прежде не увольняли, и она не привыкла к болезненному чувству, связанному с увольнением. Это так тяжело, как быть брошенной любовником, или почти так же тяжело, подумалось ей. А ведь она даже не зависит от крошечной зарплаты редактора — для нее это что-то вроде гонорара. Каково же лишиться работы, с помощью которой зарабатываешь на хлеб своей семье? Ведь такое видишь сплошь и рядом. Это была отрезвляющая мысль, способная утешить в ее положении; Изабелле действительно стало легче.
Глава четвертая
Изабелла отправилась в город пешком. Она редко выезжала на своей зеленой, словно трава, шведской машине из-за проблем с парковкой. Правда, теперь, с появлением Чарли, ею придется пользоваться чаще: ведь детям требуется так много вещей, что мысль об автомобиле становится все соблазнительнее. Она хорошо относилась к общественному транспорту и поступала соответственно, но не принадлежала к числу тех, кто был одержим идеей, будто их машина отравляет воздух выхлопными газами, и не читала другим нотации на эту тему. К тому же, напомнила себе Изабелла, ее шведский автомобиль зеленый и в другом смысле, в отличие от монстров, смахивающих на танки, в которых ездят некоторые, свысока поглядывая на остальных. Изабелла как-то прочла о человеке, начавшем свой личный крестовый поход против этих машин, прикрепляя к ветровому стеклу записки, в которых говорилось, что их владельцы безответственно подошли к выбору автомобиля. Она понимала его, хотя сама никогда не смогла бы сделать такое: одно дело думать о подобных вещах и совсем другое — высказывать людям то, что думаешь.
Но забота об окружающей среде была не единственной причиной, побудившей Изабеллу пройтись пешком в то утро: ей хотелось привести в порядок свои мысли, а на ходу лучше думается. Она шла через Медоуз — большой парк, отделявший Старый город Эдинбурга от южного пригорода. Она так много раз ходила этим путем, в самом разном настроении. Ей вспомнилось, как однажды она возвращалась домой с концерта в Квинз-Холле, еле сдерживая слезы, — ее тогда остановила молодая женщина и спросила, все ли с ней в порядке. Она плакала из-за того, что у нее ничего не может быть с Джейми: увидев его в антракте с какой-то девушкой, она решила, что это его пассия. В ту минуту ей и в голову не могло прийти, что довольно скоро они станут любовниками, и у нее родится от него сын. Она никогда бы в это не поверила и сочла абсолютно невозможным. А теперь…
И еще ей не пришло бы в голову, что она будет идти по Медоуз, с горечью размышляя о том, что ее лишат работы, которой она отдала так много. Ей не пришла такая мысль, потому что она не могла представить себе того, кто действительно
Ну вот, теперь это случилось, и ей нужно просто признать свое увольнение свершившимся фактом или обдумать, следует ли ей бороться. Первое, что можно сделать, — это написать профессору Леттису и попросить, чтобы он объяснил, почему он считает, что нужно сменить редактора. Будет ли Кристофер Дав
