— Спасибо, очень любезно с вашей стороны.
— Вы рассчитываете пробыть у нас несколько дней?
— Там будет видно, это зависит от хода расследования.
— Я сразу догадалась, что вы полицейский. Это ведь по поводу Анисе, да?
— Верно.
— Во всяком случае, мне спокойнее, что у нас остановился полицейский… Вы увидите, постельное белье отличное. Я очень забочусь о комфорте своих клиентов. Если ночью у вас возникнет малейшая проблема, то я вместе с отцом живу этажом выше. Дверь моей комнаты прямо напротив лестницы.
Тьерри Кюша немного смутили ее провокационные слова.
— Договорились, я запомню.
— До скорого, инспектор.
— Капитан.
Памела закрыла за собой дверь. Кюш чуть ли не с облегчением перевел дух, довольный, что этот разговор наконец закончился: полотенца, постельное белье, забота о комфорте — на ум волей-неволей приходят всякие мысли! Он положил на кровать спортивную сумку с бордоским фирменным знаком, поставил на столик у окна ноутбук, вытащил переданный Маджер рапорт и снимки жертвы. Затем он достал из сумки клеящие подушечки, отломил маленькие кусочки и принялся разминать их пальцами, повторив эту операцию не меньше дюжины раз, прежде чем ему удалось расклеить на стене фотографии. Он изучал их одну за другой, расхаживая взад-вперед. Должна же быть какая-то улика, какой-то след. Уже собираясь лечь, он вдруг повернулся к снимкам. Его лицо, ну конечно, лицо жертвы… Ему вспомнились собственные слова, сказанные Наде: «Он похож на спящего…» Вот что не давало покоя: глаза убитого. Кто опустил веки? Обыкновенный бродяга наносит удар, обыскивает и улепетывает, но не тратит времени, чтобы закрыть глаза жертвы…
Вторник, 19 июня
Этим утром Сент-Эмильон был охвачен волнением — поистине растревоженный муравейник. Сидя на террасе кафе с газетой в руках, Кюш делал записи. Он прочел газетные статьи, которые вручила ему Надя, но ничего конкретного оттуда не извлек. Перед ним лежали свежие номера, их предстояло тщательно изучить. При расследовании он нередко узнавал о первых уликах из местной прессы. Некоторые журналисты умели проводить поразительные исследования. Их положение позволяло им получать признания с большей легкостью, чем полицейскому. Он прекрасно это знал и поддерживал кое с кем из журналистов особые отношения… Услуга за услугу — таков его принцип общения с «источниками», как он любил их называть; подсказка — исключительное право на информацию, и в конце концов истина почти всегда прояснялась. Погрузившемуся в последний выпуск газеты «Сюд-Уэст» полицейскому мешали сосредоточиться скауты, шумевшие возле фонтана. Их было около тридцати, и им, вероятно, едва исполнилось лет тринадцать- четырнадцать. На всех бежевые полотняные шорты, ярко-желтые рубашки и традиционный двухцветный скрученный платок. В данном случае платки были сине-оранжевые. Точно такой же развевался и над командой, посреди рюкзаков, шлемов и прочего снаряжения. Вымпел походил на пламя, с закругленной в виде арки верхушкой. Время от времени легкий ветерок давал Кюшу возможность разглядеть изображение животного, символа отряда — бобра. Слева от импровизированного лагеря молодой руководитель отдавал распоряжения своим помощникам. Полицейский с веселой усмешкой созерцал эту картину… На него нахлынули воспоминания о его собственных отроческих годах. В семнадцать лет после четырехлетнего безупречного служения он распрощался со скаутизмом. Тогда его больше привлекали чары юных девушек, чем теория Баден-Пауэлла.[2] Оглядываясь назад, он не жалел о своем выборе.
Слегка повернув голову, Кюш увидел туристов во главе с гидом, которые выходили на улочку, где стоял указательный щит:
Серого цвета «клио» остановился возле собора. Отец Клеман достал два больших коричневых чемодана и закрыл багажник. Он принадлежал к тем священникам, которые проповедовали возврат к более традиционной Церкви, отмежевываясь в то же время от теорий, запрещенных янсенистами Сен-Никола- дю-Шардонне. Если кто-то подшучивал над его внешним видом, он ссылался на Тридентский вселенский собор:[3] «Даже если не всяк монах, на ком клобук, духовным лицам должно всегда одеваться подобно их положению; духовное лицо не может сидеть на двух стульях, не зная, что выбрать — Божественное или мирское». Клеман разделял это мнение. Первый знак принадлежности к Церкви — одежда. Священники жили среди мирян, и не в их власти было вырваться из своего времени. В обществе, где внешний облик затмил нравственные достоинства, он считал естественным напоминать всем о своем призвании и единении с Римской церковью. По этим причинам после окончания семинарии он всегда носил черную сутану. Он позволял себе только одну прихоть: серебряное распятие на груди.
Подобно отпускнику, обремененному громоздким багажом, он направился к просторному двухэтажному дому. На латунной дощечке справа было написано: «Дом священника». Он трижды ударил бронзовым дверным молоточком. Через мгновение дверь открылась, и на пороге появилась невысокая женщина болезненного вида. Луиза Рапо служила здесь уже пятнадцать лет, ей недавно исполнился восемьдесят один год. Овдовев, она никогда не расставалась со своим черным костюмом, оттеняющим волосы цвета слоновой кости. Шиньон, который поддерживают две серебристые заколки, всегда безупречен. Но апоплексична она лишь с виду, ибо жизнь наградила ее скорее крепким здоровьем. До сих пор Небеса хранили ее от всех старческих неприятностей: артроза, болезней Альцгеймера и Паркинсона. Только за одно это, что после определенного возраста совсем немало, она благодарила Господа по три раза в день.
— Полагаю, мадам Рапо?
— Вы новый священник?
— Действительно, я отец Клеман.
— Добрый день, месье кюре. Я ждала вас, сегодня утром мне позвонили из архиепископства и предупредили о вашем приезде. Добро пожаловать!
— Большое спасибо.
— Входите же, не стойте там, словно чужой, вы у себя дома.
Они вошли в довольно темный коридор. Дом чистый, с легким душком затхлости. Со стороны улицы окна наглухо закрыты тяжелыми бархатными шторами красного цвета. Терракотовая шестигранная плитка на полу положена не очень ровно, но зато без щербин. Луиза шла твердым, уверенным шагом, не соответствующим ее физическому виду. Даже не обернувшись, она подняла вверх прямо над своим плечом указательный палец, слегка покачивая им:
— Осторожно, тут низкая балка.
Довольно высокому викарию епископа пришлось нагнуться, чтобы не удариться. Его благочестивая спутница ростом метр шестьдесят три сантиметра прошла, даже не пригнув головы.
Они вошли в довольно просторную и более светлую гостиную. Комната была под стать всему остальному, строгая и скромно меблированная: старинный резной ореховый буфет, старый деревенский стол, две старые шаткие скамьи и, наконец, гвоздь коллекции — потертое кресло в стиле ампир с вываливающейся из-под сиденья соломой. Конечно, гарнитур мог бы осчастливить антиквара, но до современного комфорта тут весьма далеко. Еще дымящиеся во внушительном камине угли распространяли приятный запах догорающей лозы. Этот сладкий аромат обострил обоняние викария, заставив его
