“А я хотел в снег зарыться…”
Примус шипел, в палатке заметно потеплело. Сверху, с оттаявшего тента, сорвалась мутная капля.
“Отдохну маленько…”
Но рыкнул злобно Белый.
Рядом рыкнул, у входа в палатку.
И так же злобно залились в ответ чужие собаки…
“Леонтий Иванович?..”
Торопясь, Вовка рвал на себя полу палатки, торопился увидеть собак. И увидел их. И еще на нарте увидел: цепляется за деревянный баран остолбеневший от самого его присутствия бородатый приземистый человек.
Глава четвертая. В БУХТЕ ПЕСЦОВОЙ
1
Бороду неизвестный забрал в ладонь, так что из-под рукавицы клочьями торчали русые волосы.
— Гин!
Кричал он на своих собак, но Белый, ощерившись, тоже поджал хвост, отступил за палатку.
Бородач соскочил с нарт.
Малица на нем была потерта, поношена. Вовка увидел пару заплат. А еще больше удивил его рост бородача: при таких мощных плечах он вполне мог оказаться раза в два выше.
Округлив глаза, бородач ошеломленно выдохнул:
— Ты кто?
— А вы не от мамы?
Бородач совсем ошалел:
— Хотел бы я увидеть здесь маму!
— А “Мирный”? — Вовка все еще наполовину торчал из палатки. — Разве “Мирный” не пришел?
— Хотел бы я увидеть здесь “Мирный”!
— Мы — смена, — выдохнул Вовка. Он был в отчаянии. — Я — Пушкарев с “Мирного”.
— Гин! — заорал бородач. Не на Вовку. На Белого, вновь облаявшего ездовых псов.
— Гин! — бородач с силой вогнал остол в снег, намертво заякорил нарты. Одним движением втолкнул Вовку в палатку, резво, как медведь, ошалело уставился на раскрытый ящик с рацией, на раскинутый спальный мешок (на нем сидел Вовка), на примус, издающий веселое ядовитое шипение. — Смена, говоришь?
— Смена.
— Не староват для зимовки? — неприятно ухмыльнулся бородач и скинул шапку. Голова оказалась неожиданно круглой, коротко стриженной. Он быстро, удивленно крутил ею, недоверчиво щурился: — Сколько тебе? Одиннадцать?
— Почти пятнадцать, — с надеждой приврал Вовка, не сводя глаз с незнакомца.
— Лгун!
— Почему? — испугался Вовка.
— Где тебя отлучило от “Мирного”?
— А разве “Мирный”…
— Гин! — заорал бородач. Вовкины вопросы, похоже, ничуть его не занимали. — Что ты делал на “Мирном”?
— Плыл к бабушке.
— К бабушке? — ойкнул бородач. — Не надо! Не встречал я на Крайночнм бабушек.
— Я плыл в Игарку, — совсем упал духом Вовка. — А на Крайночнй плыла смена.
— Кто? — быстро и недоверчиво спросил бородач.
— Мама, — поежился Вовка. Он видел, незнакомец ему не верит. — Ее зовут Клавдия Ивановна. И еще радист, Леонтий Иванович.
— А, знаю! — притворно обрадовался бородач. — Леонтий Петрович, как же! Длинный такой, с усами!
— Неправда, — дрожащим голосом возразил Вовка. — Он не длинный. Он толстенький. И голос у него тонкий. И не Петрович он, а Иванович.
— Вот я и говорю — Семеныч. Давно с ним мечтаю встретиться.
Вовка видел: ему не верят. Вовка видел: бородач не может объяснить его появление в палатке. Но похоже, бородача здорово тянуло к Вовке. Он даже наклонился, он даже пропел фальшиво:
— “Цветут фиалки, ароматные цветы…” — И быстро спросил: — Патефон везете?
— Наверное. — Вовка не видел среди снаряжения патефона, но огорчать бородача не хотел. — Вещами мама заведует.
— А чего ж ты болтаешься тут один, Пушкарев Владимир?
— Я не один, — похолодел Вовка.
— Собаки не в счет. У меня их шесть штук, так я ж не говорю: нас семеро.
— Я не один, — с отчаянием повторил Вовка. Он сразу вспомнил о боцмане, лежащем в полынье.
— Кто еще? — привстал бородач.
— Там… В полынье… Там боцман… Я не мог его вытащить…
Бородач выругался:
— Гаси примус! Расселся!
Вовке во всем хотелось слушаться бородача. Он вдруг поверил: если он во всем будет слушаться бородача, они сейчас спасут боцмана, они найдут “Мирный”, они увидят маму. Но бородач враз помрачнел.
— Гин! — прикрикнул он на собак. — Зови своего пса. Нарты оставим здесь. Собачки у меня ненецкие, ни бельмеса не понимают по-русски. А твой, я гляжу, помор.
— Ага, — мотнул головой Вовка. — Он из Архангельска. У него мамку увезли в Англию.
— Союзники?
— Ага.
— Дружбу крепят?
— Ага.
На ветру ушибленное плечо вновь заныло. По всему горизонту, сводя Вовку с ума, лежала мрачная синевица. От всеобщей этой химической тусклости, от мертвенной тишины, низкой и бледной, еще страшнее, еще ужаснее показались Вовке кровавые пятна сурика, ярко выделяющиеся на белых плоскостях вздыбленных льдин.
— Понятно… — озираясь, бормотал бородач. — Покоптили немножко. Костерчик жгли, нет?.. Шучу я… Шучу… А это, значит, и есть боцман? Видный мужчина. Ругаться, наверное, любил.
Наклонившись над боцманом, бородач пытался расстегнуть промерзший бушлат.
— Не получается… Ладно… Ты его личность, значит, удостоверяешь, а я твоим словам, значит, верю. Так? — И подсказал Вовке: — Говори, так! И губу подбери, наступишь на губу. Тащи боцмана за руку!.. Что значит, не можешь? Тошнит? Ничего! С возрастом и это пройдет, Пушкарев Владимир. Боцмана вот не тошнит, а я не знаю, кому из вас сейчас легче.
Вовка сжал челюсти.
Он уже видел, как хоронят людей. Он уже видел раненых в госпиталях. Он многого навидался за
