вниз, вниз… Он всхлипнул и напряг тело в ожидании мучительного укуса.
В этот момент женщина опустила коробочку на скорпиона и сняла его с Томаса. Он готов был заплакать от облегчения и радости. Теперь на кровать тяжело залезла вторая женщина. Оседлала его и посмотрела ему в глаза сверху вниз. Через дырки в маске он мог видеть темные влажные глаза. Была это мать или дочь – его уже не интересовало. Волна эйфории охватила его, когда она погрузила его в свою мягкую, влажную теплоту. Она раскачивалась вперед-назад, вперед-назад. Он не мог больше сдерживаться. Он испустил громкий крик наслаждения.
Макфи зашел в комнату, натягивая халат. – С вами все в порядке? – спросил он. – Что случилось?
Томас, обнаружив, что уже способен двигаться, запахнул халат и поднял москитную сетку. Маленькая комната была ярко освещена луной; женщин не было.
– Я… Простите, – сказал он. – Мне показалось, что здесь кто-то есть. Смотрите, – сказал он. На полулежала разбитая ваза и выпавшая из нее красная орхидея.
– Наверное, это кошка, – сказал Макфи. – Мне кажется, я видел, как она отсюда выбегала. Ваша дверь была открыта нараспашку. Я же велел вам ее запереть. Закройте ее теперь за мной.
Он ушел, а Томас задвинул засов и вернулся в постель. Он долго лежал, пытаясь восстановить в сознании тот странный сон – если это был сон. Но с таким же успехом он мог рассматривать контуры предмета через матовое стекло – бесполезные усилия его истощили. Он крепко уснул.
С первыми лучами солнца его разбудил крик петуха. Томас чувствовал себя вполне бодро, несмотря на джин, выпитый накануне. Он вылез из постели и внимательно осмотрел комнату, но не смог найти никаких признаков того, что здесь кто-то побывал; только красная орхидея на полу кишела муравьями. Он взял цветок большим и указательным пальцем, пошел на веранду и выкинул его вместе с крошечными хищниками в высокую мокрую траву.
12
Томас Вандерлинден оделся и обошел веранду к парадному входу. Макфи уже сидел там; он выглядел хорошо отдохнувшим, а его длинные волосы были зачесаны назад. Он курил сигарету – одну из первых в тот день – и был доволен жизнью.
– Мы будем завтракать здесь, – сказал он. Томас сел и стал ждать. Через некоторое время из дома вышла девушка, сгибаясь от тяжести подноса с едой и кофе. Ее волосы были только что смазаны маслом, из-под ярко-желтого платья виднелась татуировка.
Томас, уверенный теперь, что знает, что изображено на татуировке, посмотрел на девушку в поисках намека на произошедшее ночью: не приснилось ли ему? Но она держалась непринужденно, и в ее черных глазах не скрывалось никакой тайны. Она поставила поднос на столик, твердой рукой налила в чашки густой кофе и ушла. Если это не она, подумал Томас, то, может быть, его оседлала супруга? В этих масках при лунном свете невозможно было определить, кто из двух женщин младше. Или, может, все это был сон.
Он съел несколько жареных бананов с блюда на подносе и уже пил кофе, когда к ним вышел Роуленд. В утреннем свете было видно, что его лицо, морщинистое от слишком обильного солнца, отдает желтизной после всех болезней и лихорадок, которые он подхватил в этом климате за свою жизнь. Как и его гости, он теперь был одет для путешествия, в сильно поношенных коричневых походных ботинках. У него был взволнованный вид, и за кофе он почти все время молчал. Допив кофе, он встал и глубоко вздохнул.
– Лучше не буду затягивать и закончу с этим побыстрее, – сказал он и вошел в дом.
Томас и Макфи ждали его, готовые отправиться в путь. Роуленд ушел минут десять назад. В доме послышался громкий шум, и хозяин вышел к ним с брезентовым рюкзаком за плечами. Две женщины шли за ним и выли. Когда они вышли, их вой превратился в истошный визг. Томасу пришлось собраться с силами, чтобы выдержать его, – примерно также, как приходилось делать при сильном ветре в открытом море.
– Не волнуйтесь, – прокричал Роуленд. – Это такой обычай!
По-видимому, он гордился тем, что они подняли такой шум.
Томас увидел, что глаза у женщин совершенно сухие и что они очень внимательны.
Трое мужчин пошли по тропинке, и крики преследовали их.
– Это не значит, что они будут по мне так сильно скучать, – сказал Роуленд Томасу. – Они просто хотят показать духам, какой шум-гам они устроят, если я не вернусь.
Как только они дошли до края леса, вопли прекратились. А потом птицы джунглей, которые до того молчали, завели свои песни – сначала робко, будто после грозы, потом увереннее, а затем уже так пронзительно, что любой человеческий крик потонул бы в этих звуках.
13
После относительной прохлады гор, спуск к тому месту, где их ждали два каноэ, показался Томасу медленным погружением в сауну – куда, к тому же, кто-то выпустил миллионы кусачих насекомых, не признающих никакой другой пищи, кроме человеческой плоти и крови. Роуленд волновался за свои записные книжки, которые лежали у него в рюкзаке, и отказался идти вброд через глубокое место, чтобы их не испортить.
– Я уже однажды потерял все мои записные книжки, – сказал он, – и не хочу, чтобы это когда-нибудь снова произошло.
Однако, судя по всему, он совершенно не боялся насекомых, и больше никак не задерживал спуск. Он даже сэкономил их время, обойдя стороной территории хупу.
– Они захотят, чтобы я у них остался на некоторое время, – сказал он. – У хупу нет никакого представления о том, что значит «спешить».
Каноэ и четверо гребцов были готовы и ждали в условленном месте. Они провели там ночь, прежде чем отправиться в последнюю часть путешествия вниз, на побережье.
На следующее утро, перед тем, как тронуться в путь, они обжарили на костре и съели немного хлеба, который Роуленд взял с собой.
Макфи уже «позавтракал» джином, и это развязало ему язык.
