острова – ив некоторых все еще лежали скелеты.
Эта огромная выемка была теперь заполнена дождевой водой. Из нее команда и начала наполнять бочки.
Едва они начали, как небо, которое и раньше было покрыто тучами, стало еще чернее, и вокруг вершины горы засверкали молнии. Моряки были суеверны, поэтому их не пришлось убеждать, что работу нужно закончить как можно скорее. Они откатили бочки обратно на берег и погрузили их на лодки. Пока они плыли по бушующему морю обратно на «Камнер», единственные живые существа на Сент-Джуде – те самые москиты и жалящие мухи – всю дорогу их провожали.
– Никогда не забуду того переживания, – сказал Роуленд. – Сент-Джуд, если он вообще когда-нибудь существовал, – символ того, как непрочна наша власть на этой земле.
Томас молчал. Прерии за окном, ровные и блестящие, простирались за горизонт.
– Это жуткое место, – сказал Роуленд. – Трудно поверить, что там когда-то кто-то жил.
И он это слышит от специалиста по «жутким местам», подумал Томас.
16
Несколько раз во время этого путешествия Роуленд упоминал о каком-то ужасном случае, о котором, тем не менее, никогда не рассказывал. Теперь, очевидно, момент наступил. Поезд проехал по берегу озера Верхнего и направился на юг, сквозь бесконечные хвойные леса, укутанные снегом. Спустились сумерки, и лицо Роуленда казалось еще более худым в резком свете вагонной лампы.
– В то время я работал на Тихоокеанском побережье Южной Америки, – сказал он. – Как часто я потом жалел, что вообще поехал туда. – Он тяжело вздохнул и взял себя в руки.
Томас почувствовал, что сейчас произойдет. Он сел поудобнее и весь обратился в слух – идеальный слушатель, готовый ко всему.
Роуленд работал в разных местах – где угодно, чтобы углубить свои знания по культуре Анд. Больше всего ему нравилось помогать археологам изучать руины инков на далеких равнинах высоко в горах. Он как раз был в такой экспедиции, когда, как раз в день его рождения – ему исполнялось тридцать пять лет, – он свалился с еще одним приступом малярии. На этот раз из-за высоты возникло осложнение – отек легких: руины находились в уединенной долине на высоте десяти тысяч футов. Экспедиционный врач сказал ему, что он скоро умрет, если не спустится в Квибо, столицу этой местности, и не отдохнет.
Так Роуленд неожиданно попал в Квибо, где на целую неделю оказался прикован к больничной койке. Когда его дыхание и давление пришли в норму, он вышел из больницы и поселился в дешевом отеле Старого Города. Времени в его распоряжении было много, и он решил воспользоваться им, чтобы изучить город. В архитектуре его сошлись три мира: замысловатые стены инков, колониальные дворцы завоевателей XVI века и лубочные кварталы нищих латиноамериканцев. Роуленду эта смесь показалась пьянящей.
Пока он выздоравливал, освободилось место помощника хранителя в Музее культуры Анд в Квибо. Он подал заявление и его вызвал на собеседование главный хранитель, Джон Форрестал. Этот американец выглядел лет на шестьдесят; долговязый человек с седеющими рыжими волосами, сутулящийся, как все высокие люди. Собеседование прошло успешно, и они друг другу понравились.
Форрестал рассказал Роуленду, что предыдущий помощник хранителя ушел на более прибыльную государственную службу.
– Но вы, – сказал он, – кажетесь мне человеком, который не мечтает о богатстве, поскольку имеет в жизни другие интересы.
Роуленд понял, что это одновременно и комплимент, и скрытый намек на то, что зарплата будет не очень высокой.
– Спасибо, – сказал он. Форрестал поднялся.
– Добро пожаловать на борт, – сказал он. Лучи яркого закатного солнца Квибо, пробившиеся сквозь окно кабинета, осветили тонкие рыжие волоски на его руке, которую он протянул Роуленду.
Последние двадцать лет жизни Форрестал провел, пытаясь сохранить древности Квибо. Он был предан этому делу больше, чем многие коренные жители города. Некоторые члены Совета Музея приложили руку к разграблению древних захоронений и археологических раскопок и продаже их на международном черном рынке.
Форрестал (который на самом деле был на двадцать лет моложе, чем подумал Роуленд) умел сносить подобные неприятные факты реальности.
– Мы делаем что можем, – говорил он, – и это не всегда совпадает с тем, что мы хотели бы делать.
В этом человеке многое причудливо смешалось. Как-то утром в субботу он пригласил Роуленда на чашечку кофе с булочками в маленькое кафе рядом с музеем. Когда они шли на работу, он очень старался не наступать на дождевых червей на тротуаре и даже перенес нескольких в тень. И при этом в тот же день он взял с собой Роуленда на бой быков – и там его, кажется, совершенно не волновало, что быки страдают.
Роуленд с трудом выдержал зрелище столь отвратительной жестокости.
Форрестал заверил его, что он просто неправильно смотрел спектакль, и бои быков – это на самом деле совершение древнего жертвенного ритуала.
– Бык представляет трагического героя, – сказал он, – а матадор символизирует произвол судьбы. Он перебьет ему спинной мозг, чтобы его смерть была относительно безболезненной.
Роуленд очень старался посмотреть на действо с этой точки зрения. Но, как он ни старался, он видел только великолепно одетого мясника, который протыкал шею быка шпагой, с большим трудом находя его спинной мозг; и шатающееся испуганное животное, которое истекает кровью из сотни ран.
Это был последний раз, когда Роуленд ходил на бой быков.
Он довольно близко познакомился с Хильдой, женой Форрестала. Хранитель очень гордился ее благотворительной работой и самоотверженностью: по образованию она была медсестра и ежедневно работала в латиноамериканских кварталах. Она была болезненно худа, потому что получила от своих пациентов больше заразы и лихорадки, чем ей было предназначено.
