стихами и Патрицией Мэдиган, Господи упокой ее душу, и приглашает меня на праздничный обед в больнице на Рождество. За мной приходит мама. Ноги у меня слабые, и мы долго идем к автобусной остановке на Юнион Кросс. Не спеши, говорит мама. Мы ждали три с половиной месяца, можем еще часок подождать.
Наши соседи по Баррак Роуд и Роден Лейн стоят у дверей и приветствуют меня: с возвращением, Фрэнки, ты молодец, настоящий солдат, родители могут тобой гордиться. Мэлаки и Майкл подбегают ко мне и говорят: Боже, как ты медленно ходишь. Ты бегать что ли совсем разучился?
Солнце ярко светит, и я счастлив, но дома на кухне я вижу отца – он сидит с Альфи на коленях, и у меня падает сердце: я понимаю, что он опять без работы. Всю дорогу я был уверен, что он работает – так мама говорила, и я думал, у нас теперь полно еды и ботинок. Папа мне улыбается и говорит Альфи: och, это твой старший брат, он выписался из больницы.
Мама сообщает ему, что доктор, велел мне хорошо питаться и побольше отдыхать. Доктор сказал, что для восстановления сил надо есть говядину, это очень полезно. Папа кивает. Мама делает бульон из кубика, и Мэлаки с Майклом смотрят, как я его пью. Им тоже хочется, но мама говорит: обойдетесь, вы тифом не болели. Она говорит, что доктор велел мне ложиться спать пораньше. Она постаралась вывести блох, но погода стоит теплая, и их развелось еще больше, чем прежде. Все равно, говорит она, на тебе им поживиться-то нечем, ты весь кожа да кости.
Я лежу в постели и вспоминаю больницу, где каждый день меняли белые простыни, и не единой блошки не было. А еще там был туалет, где можно сидеть и читать книжку, пока кто-нибудь не поинтересуется, жив ты или нет. И еще была ванная, где можно сидеть в горячей воде сколько тебе угодно и твердить:
I do believe,
Induced by potent circumstances,
That thou art mine enemy.
Я повторяю эти слова, и так засыпаю.
Утром Мэлаки с Майклом встают, им надо в школу, а мне мама разрешает остаться в постели. Мэлаки учится в пятом классе у мистера O’Ди и всем любит рассказывать, что готовится к Конфирмации по большому красному катехизису, и что они с мистером O’Ди проходят состояние благодати, Эвклида и как англичане угнетали нас целые восемь столетий.
Мне больше не хочется лежать в постели. Стоят погожие октябрьские дни, и мне хочется сидеть на улице и смотреть, как солнце клонится к закату над стеной напротив нашего дома. Мики Моллой приносит мне книги П. Г. Вудхауса, которые его отец берет в библиотеке, и я от души веселюсь, читая про Акриджа, Берти Вустера и семейство Муллинеров. Папа разрешает мне взять свою любимую книжку - «Тюремные записки» Джона Митчела, в которой говорится про великого бунтаря-ирландца, которого англичане сослали в Австралию, в Землю ван Димена. Англичане дают Джону Митчелу полную свободу передвижений по Земле ван Димена - при условии что он, как джентльмен, даст слово чести, что не попытается убежать. Он дает слово, но потом ему на выручку приплывает корабль, и тогда он отправляется в кабинет к судье- англичанину и сообщает ему: я удираю! - шасть в седло и, в конце концов, попадает в Нью-Йорк. Папа говорит, он не против, чтобы я читал глупые английские книжки П. Г. Вудхауса, пока я помню о тех, кто сражался за родину и отдал жизнь за Ирландию.
Но вечно дома сидеть нельзя, и в ноябре мама снова ведет меня в школу. Сожалею, говорит новый директор, мистер O’Халлоран, но мальчик пропустил больше двух месяцев и его надо опять посадить в пятый класс. Что вы, говорит мама, наверняка он к шестому классу готов, и пропустил-то всего несколько недель. Сожалею, повторяет мистер O’Халлоран, отведите мальчика в соседний класс к мистеру O’Ди.
Мы идем по коридору, и я говорю маме, что не хочу в пятый класс. Там учится Мэлаки, а я не хочу сидеть в одном классе с родным братом, который на год меня младше. У меня в том году была Конфирмация, а у него - нет. Я старше. Не сильнее, чем он - из-за болезни, - но все-таки старше.
Ничего, отвечает мама, это несмертельно.
Маме все равно, и я попадаю в тот же класс, где учится Мэлаки, и знаю, что все его приятели смеются надо мной, потому что меня оставили на второй год. Мистер O’Ди сажает меня в первом ряду и велит не делать кислое лицо, иначе спляшет по мне ясеневая палка.
Потом происходит чудо – по милости святого Франциска Ассизского, моего любимого святого, и лично Господа Нашего. В самый первый день, когда я снова иду в школу, на улице я нахожу пенни, и мне хочется бегом отправиться к Кэтлин O’Коннел за большой плиткой ириски «Кливз», но бежать я не могу - после тифа ноги еще слабые, и мне то и дело приходится держаться за стену. Мне до смерти охота ириски, но так же до смерти неохота сидеть в пятом классе.
Я знаю, что надо сходить к статуе святого Франциска Ассизского, только он меня поймет. Но он на другом конце Лимерика - я поминутно сажусь на ступеньки, держусь за стены и добираюсь туда целый час. Свечка стоит один пенни, и я думаю: может, так свечку зажечь, а пенни себе оставить? Нет, святой Франциск узнает. Он любит птиц небесных и рыб речных, но он не дурак. Я зажигаю свечу, становлюсь на колени перед статуей и прошу вызволить меня из пятого класса, куда меня упекли и где учится мой брат, который теперь, наверное, расхаживает по переулку и всем хвастает, что его старшего брата оставили на второй год. Святой Франциск молчит, но я знаю, что он слышит все, и уверен, что он меня выручит. А как же иначе? Мне ведь стоило такого труда добраться до этой статуи – и на ступеньках сидел, и за стены держался, – когда я мог бы пойти в церковь св. Иосифа и поставить свечку святой Терезе Младенца Иисуса, или Самому Пресвятому Сердцу Иисуса. Какой смысл носить его имя, если он бросит меня в беде?
Я сижу в классе у мистера O’Ди и слушаю про катехизис и про все остальное, что мы проходили в прошлом году. Мне хочется тянуть руку и отвечать, но мне говорят: молчи, пусть ответит твой брат. Все пишут контрольные по арифметике, а мне велят сидеть и проверять их. Все пишут диктанты по гэльскому, а меня заставляют их проверять. Потом мистер О'Ди дает мне особое задание: написать сочинение и прочесть его перед классом, чтобы все видели, чему я научился у него в прошлом году. Вот, говорит он, обращаясь к классу, Фрэнк Маккорт вам покажет, как хорошо он выучился у нас в прошлом году. Он напишет сочинение о Господе Нашем. Так, Маккорт? Расскажет нам, что вышло бы, если бы Господь Наш вырос в Лимерике – а наш город самый набожный в Ирландии, у нас даже есть Архи-Братство Святого Семейства. Мы знаем, что если бы Господь Наш вырос в Лимерике, Его никто бы не распял, потому что жители Лимерика - добрые католики и не охотники до распятий. Итак, Маккорт, пойдешь домой, напишешь сочинение и принесешь его завтра.
Папа говорит: у мистера O’Ди богатое воображение. Разве Господь Наш мало страдал на кресте? Нет, Его теперь в Лимерик запихнуть надо, где из-за Шеннона вечная сырость. Он надевает кепку и уходит надолго гулять, а мне самому приходится думать о Господе Нашем и сочинять, что я прочту назавтра.
На следующий день мистер O’Ди говорит: итак, Маккорт, прочитай всему классу свое сочинение.
Название сочинения…
Заглавие, Маккорт, заглавие.
Заглавие сочинения: «Иисус и погода».
Как?
«Иисус и погода».
Хорошо, читай.
Вот мое сочинение. Не думаю, что Иисусу, Который есть Наш Господь, понравилось бы, какая в Лимерике погода, потому что у нас вечно идет дождь и из-за Шеннона кругом сырость. Мой отец говорит, что Шеннон – река-убийца, потому что она убила двух моих братьев. На всех картинах мы видим как Иисус, обернувшись простыней, странствует по древнему Израилю. Дождя нигде нет, и не слыхано, чтобы там кто- то кашлял, болел чахоткой или чем-то подобным, и никто у них не работает, потому что они только слоняются без дела, едят манну, потрясают кулаками и ходят на распятия.
Когда Иисусу хотелось есть, Он мог пройти пару шагов до смоковницы или апельсинового дерева при дороге и наесться досыта. Если Ему хотелось пива, Он проводил рукой над большим стаканом – и вот вам пинта. Или же, Он мог сходить в гости к Марии Магдалине и к сестре ее Марте, и они без вопросов кормили
