И еще вспоминалось, как крошечные обрывки пуха лепились к их скорлупе. Но она никак не могла сообразить, когда это было и где. Детали были отчетливыми, а вот общий фон отсутствовал.
Вайолет отогнала эту мысль прочь. Есть вещи поважнее, о них и надо позаботиться сегодня. Ей нужно выполнить работу.
Плетясь по улице от места, где запарковала машину, и толкая перед собой сумку на колесиках, она поглядывала на небо. Ни самолетов, ни вертолетов — только глубокая белесая голубизна. На мгновение показалось, что мир существует вне времени. Сделав небольшое усилие, она почувствовала, что снова может быть шестилетней или шестнадцатилетней девочкой, а вовсе не шестидесятилетней старухой.
Но такое усилие — это чересчур. Вот что происходит, когда стареешь. То, что было легко, вдруг становится трудно. Энергия, которая некогда казалась безграничной, превращается в то, что нужно самым тщательным образом сохранять.
Вайолет с облегчением поняла, что стоит перед дверью дома номер 26, и перевела дух. В воздухе разливалась прохлада, но после долгой прогулки от машины она чувствовала себя разгоряченной и возбужденной.
Вайолет взглянула на фасад дома. Краска на верхней части двери, где каждое утро лежало солнце, потрескалась, образуя узор из мелких чешуек. Поверхность вокруг замочной скважины покрывали царапины. Почтовый ящик, похоже, не один раз ремонтировался при помощи скотча. Выцветшие красные кирпичи были усеяны мелкими дырочками и выбоинами.
Ее взгляд переместился на маленький сад, где с трудом помещался контейнер для мусора и несколько старых кустов герани в горшках. Сорняки пробивались между тротуарной плиткой и круглой металлической крышкой угольного подвала. Нижняя часть ограды почти скрылась за пыльной паутиной и старой скорлупой улиток, лежащей словно сыпь на теле.
Действительно, пришло время переезжать. На побережье, возможно. Она не против свежего воздуха и перемены обстановки.
Одна из гераней чересчур разрослась и подсохла. Некоторые листья побурели и обвисли, жертвуя своей жизнью, чтобы остальные листочки могли держаться. Вайолет полезла в сумку и вытащила маленький секатор, который всегда имела при себе. Взяв в руку лист, сухой и ломкий, она отстригла его близко к стеблю, затем повторила эту операцию с другими. Ну вот, так ведь лучше?
Отметив про себя, что позже нужно будет вынести кувшин воды, чтобы увлажнить почву, она подтолкнула сумку к двери и выудила из нее ключ. Воткнув его в замок, она с усилием провернула упрямый механизм и толкнула дверь.
Ее окутали темнота, запах старой лаванды и вареных овощей.
— Дорогая… я вернулась! — крикнула она.
Ответа не последовало. Вайолет прошла в дом и захлопнула за собой дверь.
— Дэйзи! Я сказала, что вернулась!
Небольшая прихожая была покрыта линолеумом с рисунком в виде маленьких алмазов. Ступени слева вели в ванную комнату и спальни. Стены были оклеены обоями с цветочным узором, которые выглядели такими же старыми, как герани на дворе. На стене напротив ступеней висел барометр, массивный и торжественный. В соответствии с его показаниями предстояла перемена погоды.
В доме царила атмосфера запущенности, чего-то, превращающегося в прах и разложение. Когда Вайолет впервые переступила порог, ей показалось, что никто больше сюда не приходит. Что никому больше нет дела до этого места.
Толкая перед собой сумку с покупками, она прошла гостиную, столовую и открыла дверь в кухню. Обставленная посудными шкафами с раздвижными дверцами, она больше напоминала выгороженную в прихожей секцию, чем полноправное отдельное помещение. Рядом с фарфоровым заварочным чайником размещалась единственная на кухне уступка современности — беспроводной электрический чайник. В углу, рядом с дверью в оранжерею, астматически хрипел небольшой холодильник. Казалось, что он в любой момент может упасть и умереть. Но он работает все девять месяцев, что она посещает этот дом, и работал долгие годы до этого. Он почти наверняка переживет Дэйзи Уилсон.
Поставив свою сумочку на угол кухонной стойки, Вайолет расстегнула молнию на сумке. Она купила немного — самое важное она принесла утром из дома, — но Дэйзи, похоже, и этого хватит. По ее опыту, пожилые люди вполне могли существовать на чае, хлебе, вареной моркови и, в качестве нечастого деликатеса, печенье.
Натянув тонкие хлопчатобумажные перчатки, которые постоянно держала в кармане своего пальто, Вайолет разобрала сумку. Хлеб, масло, отбеливатель, резиновые перчатки, чайные полотенца и пакетик с листьями чая, который хрустнул, когда она выложила его на стойку.
Вайолет наполнила чайник водой и щелкнула кнопку. Когда вода начала нагреваться, раздался свист, который перешел в равномерное «бормотание». Она вскрыла пакетик с чаем, закрыла глаза и рот и втянула в себя воздух. Сухой, чуть пряный аромат, в котором чувствуется оттенок лепестков и листьев молочая, подмешанных к даржилингу. Идеально.
Аромат завораживал. Вдыхая смешанные запахи наперстянки, дельфиниума и куколя, она вообще забыла, что находится на кухне, а не в своем собственном саду — личном, не видимом никому саду, не в том, что принадлежит квартире на первом этаже, которую она снимает.
Нет. Эти мысли тоже нужно отодвинуть в сторону. Ей нужно кое-что сделать. Когда закончится день, она сможет немного расслабиться. Уехать. Переехать. К морю. Говорят, смена обстановки так же полезна, как и отдых.
Пока чайник «беседовал» сам с собой, она вернулась в прихожую и сняла пальто. Прежде чем повесить его на один из крючков за дверью, очень напоминающих ей ряд мясницких крюков, ожидающих, когда на них подвесят свежее мясо, она оглядела прихожую, чтобы как следует ее запомнить.
Линолеум. Обои. Ступени. Все здесь напоминало о 1950-х годах, когда взамен разрушенной гитлеровскими бомбами была построена эта улица.
Она встряхнулась. «Оставайся в настоящем, Вайолет, — велела она себе. — Сосредоточься».
Она открыла дверь в гостиную. Шторы наполовину задернуты, и в перламутровом свете, идущем от этого странного неба, комната выглядела так, словно находилась под водой. Главное место в комнате занимал камин, уже несколько лет холодный, по бокам две металлические подставки для дров. На массивном письменном столе инкрустация почти не была видна в сумрачном водянистом свете. На подоконнике молчаливо стоял телевизор.
Дэйзи сидела в кресле с гнутыми подлокотниками, седые волосы еще хранили следы перманента от последнего посещения парикмахера. Глаза, утонувшие в припухшей морщинистой плоти, закрыты. Было похоже, что она не дышит.
— Дэйзи? — Вайолет потянулась, чтобы потрясти ее пергаментную руку. — Дэйзи?
Дэйзи с криком дернулась, очнувшись от сна. Она отпрянула от Вайолет, как собака, ожидающая удара.
— Это всего-навсего я. Я вернулась из магазина.
Дэйзи все еще ерзала в кресле. Она подозрительно смотрела на Вайолет. Постепенно подозрительность исчезла и она улыбнулась.
— Я давала глазам отдохнуть, — пробормотала она.
— Ты заснула. — Вайолет подошла к окну, встала возле телевизора и раздернула шторы.
— Я думала. Вспоминала.
— Я приготовлю чай. — Вайолет повернулась и улыбнулась Дэйзи. — Я тоже по дороге вспоминала. Утиные яйца. Ты помнишь утиные яйца?
Дэйзи засмеялась:
— Я сто лет не ела утиных яиц. С самой войны. Тогда мы их все время ели. Они были голубые. И еще вкусные.
— Сейчас они опять появились в магазинах. Их называют «деликатесный продукт». Хочешь чаю?
— Деликатесный продукт, — насмешливо хмыкнула Дэйзи. — Это все супермаркеты. Заставляют платить больше за еду, которая такая же по вкусу, какой и должна быть еда. Я помню, что обычные яйца не были просто яйцами, они были «серыми норфолкскими», «немецкими продолговатыми» или «доркингами». Все разного размера и цвета. Не как сейчас — все одноцветные, коричневые и одного размера. — Вдруг до
