— Я, что ли, виновата, что вы связались с Долговым? Делали бы фотопортреты, как когда-то… Но использовать государственную технику, материалы, торговую сеть, а денежки класть в свой карман… Вам бы вовремя покончить с этим!
— Я старый человек.
Кира сразу поняла, что он хочет этим сказать. Старые дельцы, куда более старые, чем Вася, говорили: “Я старый человек — воспитан при капитализме”. А этот — этот социализмом развращен. Ему развязывают руки, а он сам себе связывает. Зачем ему снаряжать себе новый возок? Пусть молодые… А он предпочитает и дальше ехать в рай на государственном транспорте.
— При вашей деловитости вы могли бы стать… ну, скажем, директором.
— Я для этого слишком честный… То есть вообще-то я могу обмануть, но не себя же. — Вася подумал и добавил: — Я бы так болел за дело, что умер бы. Я же не Долгов.
Долгов был директором, даже генеральным директором, целого треста бытовых учреждений — на нем держалось благополучие большого города.
Вася стянул с шеи свой мохеровый шарф, скомкав, бросил на диванчик.
— Всё! Итог.
Кира не могла смотреть на его обнажившуюся шею в жировых складках.
— Я понимаю, вам не начать жизнь сначала, но год или два за участие в делах Долгова…
— Нет, Кирочка, пора подбивать бабки. Может, для какого-нибудь воришки это и немного — год — два, но я, Кирюшенька, приличный человек, добропорядочный семьянин, уважаемый член общества садоводов-любителей. Соседи все люди как люди: полковник в отставке, солист оркестра Большого театра, врач — иглоукалыванием лечит. Здоровались со мной в лифте, а я оказался жуликом, сижу в тюрьме… Ну да ладно, черт с ними, с соседями, не им сидеть. Но мне-то каково? Из пуховой постельки — да на нары. У меня, Кирочка, привычки выработались: без телевизора да без таблеточки не засну. Если бы граждане судьи могли хоть на минуточку поставить себя на мое место, им бы совесть не позволила…
— Ни я, ни Кирилл никогда этого не хотели. Он вас, если хотите знать, любил, как брата. И я — как родного дядю… Даже несравнимо сильнее, потому что другого такого веселого и душевного человека, как вы, дядя Вася, мне уж, видно, никогда не сыскать.
— Спасибо, ласточка. Хоть посочувствовала.
— Не чужой же вы мне! Столько лет, можно сказать, вместе! — И вдруг новая мысль обожгла ее болью и злостью: — Сколько же можно так жить, дядя Вася? Сыщики и разбойники в одной упряжке!
— Ну, тут ты не права: никогда мы с Кириллом не ходили в одной упряжке. У нас с ним шло, как бы это сказать, соревнование: кому лучше? Кириллу, правда, это все было до фени. Он такой человек: если кому-то лучше, чем ему, так на здоровье. Вот когда наоборот — ему лучше, чем другому, — Кирилл чувствовал себя не в своей тарелке: вроде чужое отнял. Короче, мы с ним играли в разные игры на одной доске: я в дамки, он — в поддавки. Партия эта так и осталась неоконченной, потому что Кирилл и свою жизнь подставил вместо чьей-то, может, вовсе не достойной его… Но Кирилл на этом не кончился, он в лице дочери Киры цап меня за рукав: попался!
— А если бы не попались?
— Если бы не попался или попался не тебе, может, и не понял бы того, что я понял сейчас, Кирюшенька.
Васина рука легла на меховой обшлаг ее рукава:
— Ты вообще-то не принимай близко к сердцу. Не ты, так другой… Разве в том дело, куда вы меня пересодите. (Так и сказал: “пересодите”.) Какая, к черту, разница, что в итоге жизни — параша или унитаз? Главное, ничего другого. — Вася помолчал, глядя в сторону. — А совесть тут ни при чем.
— Но если не совесть, так что?..
— Как бы это сказать?.. Ну вот почему я тебя все время спрашиваю, ты в жизни счастлива или нет, а ты все время убегаешь от ответа?
— Но вы же понимаете, что момент самый неподходящий.
— Как раз подходящий. Ты человек, который подводит черту под всей моей биографией. Так вот, я хочу знать: сама ты хоть довольна жизнью? Или воруй не воруй — один черт?..
— Смотря что человеку надо.
— А что человеку надо в моем возрасте? На здоровье не жалуюсь, на жену — тоже. Дочери — красавицы, королевны! Обеих прибарахлил по высшему классу, придипломил и замуж повыдавал… даже по два раза. Зятьев и тех остепенил. Внуки!.. — Вася поспешно выуживал из карманов фотографии. — Видала? Щеки в формат не вписываются. Штангисты растут.
— И на вас похожи.
— В общем, да… Все Васино: уши, нос, даже характер. Бойкие ребята — палец в рот не клади. Но вот ты сказала: я веселый и душевный. А они только веселые. И уже Васи нет, есть так… веселый малый с Васиными ушами. Ну да грех жаловаться — были бы здоровы… И чтоб не было войны!.. Что еще? Работа? У меня и без злосчастного Долгова твоего с работой был ажур: фотовитрины, стенды, альбомы, проспекты, буклеты. Дом — полная чаша, ломится от мебели: серый клен, “птичий глаз”, арабская гостиная с перламутровыми инкрустациями, как у короля Сауда. Японская эта вся музыка с колонками… От стереозвука хоть из дому беги, что я и делал. Дача у меня есть. Там и гараж. Даже гараж, Кирюшенька, кирпичный! Так чего же еще мне до полного счастья не хватало?..
Вася замолчал, будто ожидая ответа. Хотя кто бы мог ответить?..
Кирилл-старший говорил ей когда-то: “Кем бы ты ни стала, дочура, ты должна остаться художником. Даже если совсем перестанешь рисовать. Потому что главное — не то, как тебя видят, а как видишь ты… Вот, смотри… — Он хранил все ее рисунки. — Поначалу ты рисовала солнце с лучами как палки. Потом, когда поняла, что лучи воображаемые, стала их слегка намечать пунктиром, а теперь вообще лучей не рисуешь — только отблески солнца на вещах… Но если и эти отблески исчезнут — тогда останутся одни лишь тусклые вещи…”
— Нет! Ты мне все-таки скажи, — не успокаивался Вася, — чего мне в этой жизни не хватало? Какого рожна-пирога?!
— Кусочка дыма.
Наступило молчание. Вася, видно, пытался осмыслить ее слова. А она и сама еще не успела этого сделать.
— Тамару вспоминаете?
— Кого?
— Девочку с челочкой, склеенной сладким чаем.
— Томку?
Наконец-то до него дошло.
— Да-а… Ты права: это такой дефицит, что ни купить, ни украсть, ни достать по знакомству.
Кира не сводила глаз с кафе-бара. Пилот рассчитывался с буфетчиком, кредитку он достал некрупную и довольно-таки потертую… А Громадный и Приблатненный, видать, надолго присохли к столику. Похоже, они разливали принесенное с собой. Если так, то вряд ли можно подозревать кого-нибудь из них…
— Я тебе скажу, кто преступник, — вдруг сказал дядя Вася.
Выходит, он знает убийцу!
— Вон тот бармен.
— Бармен?
— Ну да… Глянь, как он считает мелочишку. Если бы настоящие бармены так считали, не они бы нас обсчитывали, а мы их.
Буфетчик, отсчитывая пилоту сдачу, с трудом выуживал монетки, прилипающие к мокрому подносу.
— Ну, вы как ребенок, ей-богу! — разозлилась Кира. — Кто вас просит работать за нас?! — Она с тревогой оглянулась на кафе-бар.
— Зыркает, бандюга, — сказал Вася.
— Последний раз требую: отдайте кейс!
— Ничего. Потерпит. Никуда не денется. Последний вопрос, Кирочка, самый последний. Ты за кого же меня принимаешь, птичка ты моя? Пусть я жулик, делец, пусть мое место в колонии. Но неужто я уже и не
