Машина въезжает на узкий деревянный мостик. Под ним течет неглубокая, но весьма быстрая речушка. Какой-то мужчина, стоя на большом камне, удит рыбу. Эва просит Яна остановиться. Выскакивает из 'форда', перегибается через перила.
Эва. Здравствуй, Филип! Как дела? Поймал что-нибудь?
Мужчина поднимает голову, улыбается. Что-то говорит, но за плеском воды его не слышно. Эва громко переспрашивает, он подносит руку к горлу: дескать, охрип. Кивнув, Эва кричит, что сейчас подойдет к нему, и спускается по крутому речному берегу; такса бежит за ней. Ян остается в машине. Он только приветственно машет рукой и смотрит на жену, которая что-то оживленно говорит. Она вдруг повеселела, заулыбалась рыжеватый отблеск в волосах, порывистые жесты, смех.
Теперь вот Эва покупает у Филипа форель. Они торгуются, и Филип хрипло смеется. Эва выуживает из брючного кармана большущий бумажник, достает оттуда один банкнот. Сделка состоялась. Филип очищает рогульку, ловко нанизывает на нее рыбу. Эва с рогулькой в руках взбирается вверх по косогору. Филип говорит что-то ей вдогонку, она оборачивается; положив на землю удочку, он подходит к ней. На этот раз они разговаривают совершенно серьезно.
Ян ничего не слышит: журчит речушка, шумят на ветру деревья. Наконец те двое кивают друг другу, и Филип возвращается к своим удочкам.
Эва садится, в машину, завертывает форель в старую газету. Такса прыгает на заднее сиденье.
Ян. О чем это вы говорили?
Эва. Часа два назад Филип слушал радио. Оповещали о высадке морского десанта. И о воздушных боях.
Ян. Насчет десанта они уже чуть не пять лет талдычат.
Эва. Так или иначе, по радио дали оповещение. А наш приемник, черт побери, как всегда, сломан. Зря ты без конца сам в него лазишь. Отдал бы кому-нибудь, кто понимает в радиотехнике.
Ян. Лучше вовсе ничего не знать.
Эва. Лучше вовсе ничего не знать. Твой эскепизм просто восхитителен. Напрасно я тебя ругаю. Так или иначе, рыбы на обед я купила. Достать бы еще бутылочку вина.
Ян. Пока ты стояла там внизу и разговаривала с Филипом, я прямо снова влюбился в тебя, честное слово. Ты такая красивая.
Эва. Конечно, издали-то. (
Она ерошит ему волосы на затылке. Машина громыхает и подпрыгивает в туче известковой пыли. Погода окончательно нахмурилась, на ветровое стекло падают первые капли дождя.
Эва. Видишь, дождь пошел. Что я говорила!
Дом бургомистра расположен в двух-трех километрах от города, среди ухоженного парка. Землянику принимают с черного хода и платят наличными.
Эва с Яном возвращаются к машине и уже готовы двинуться в обратный путь, но кто-то их окликает. Это бургомистр Якоби, он только что вышел во двор. Ею служебный автомобиль — большой, черный — подкатил к крыльцу, шофер (в мундире) стоит, положив ладонь на ручку дверцы. Якоби идет навстречу Русенбергам с улыбкой, дружески протягивая руку. Ему лет шестьдесят. Тяжелое, непроницаемое лицо, невозмутимо — сумрачный взгляд, иронически опущенные углы рта. Рука у него сухая и жесткая. Одет элегантно, хотя и без чопорности.
Минуту-другую Якоби непринужденно толкует о погоде, о ветре, о грампластинке, которую только что достал. Выражает надежду, что скоро Ян с Эвой придут отобедать и тогда вечерком они все вместе помузицируют. Из увитой розами беседки выходит его жена, здоровается, приветливо и чуть церемонно. Якоби замечает, что жена стала заправским садовником, с тех пор как штатного работника призвали в армию. Жена подхватывает: и людей, мол, все труднее найти, и в упадок все кругом приходит, однако ж, как бы там ни было, надо изо всех сил, до последнего поддерживать порядок.
С папкой под мышкой из дома быстро выходит молодой офицер; он приветливо кивает и направляется к своей спортивной машине, припаркованной поодаль, ближе к воротам. Тотчас Эву и Яна уведомляют, что сын приехал домой в краткосрочный отпуск, но уже отозван в часть и что он, хоть и молод, а в чинах. Бургомистр с озабоченным видом говорит, что, мол, похоже, обстановка накаляется. Впрочем, может, и на сей раз бог милует. Ведь до сих пор беда обходила стороной здешний островок, сказала бургомистерша. Кошмар — эта гражданская война. На несколько минут воцаряется молчание, осенние галки бестолково носятся над дубами парка. Ее беженка сестра, добавляет фру Якоби, живет теперь у них, так вот она рассказывает жуткие вещи.
Бургомистру пора ехать. Он пожимает Русенбергам руки, благодарит за землянику. Если удастся, говорит Эва, они купят бутылку вина. Якоби смеется, желает им удачи. Усаживается в черный автомобиль. Шофер, козырнув, захлопывает дверцу и отъезжает, увозя бургомистра. Эва и Ян прощаются с фру Якоби, она повторяет мужнино приглашение на маленький вечерний концерт. Даже собака и та получает напоследок увесистый, но вполне дружеский шлепок.
Ян с Эвой отправляются восвояси. В машине пахнет рыбой.
Ян. Черт, ну и запашок.
Эва. Мог бы поставить машину в тени.
Ян. Когда мы приехали, шел дождь.
Эва. Если бы ты поставил машину ближе к дому, она в любом случае была бы в тени. Но ты ведь сперва сделаешь, а уж потом думаешь. И почему в мужья достаются такие недотепы!
Городок объят суматохой. Движение на улицах перекрыто. Кругом грузовики, фургоны, тягачи, автобусы и прочие транспортные средства. Солдаты с тяжелой походной выкладкой. Военные полицейские на гоночных мотоциклах. Там и сям кучки людей с узлами и дорожными сумками. Патрули с мегафонами время от времени что-то неразборчиво кричат.
Ян с Эвой, оставив машину, пробираются в толчее. На маленькой площади, заваленной армейским снаряжением, между двумя солидными доходными домами притулился старый особняк. За чахлым палисадником — вход в антикварную лавочку. Когда звонит дверной колокольчик, из боковушки выходит мужчина лет шестидесяти в мешковатом мундире. Он невесело посмеивается, приветствуя визитеров. Тонкая шея, словно цветочный стебелек, торчит из черной ямы ворота.
Лобелиус. Видали, как меня вырядили. А ведь я сорок лет ружья в руках не держал. Хорошо тебе, Ян, с твоим-то больным сердцем. Ну а мне завтра в путь. И магазин без присмотру останется. Хотя и прибыли от него не бог весть сколько. Итак, чем могу служить?
Эва. Бутылка вина у тебя найдется? Можем заплатить наличными.
Лобелиус. Кое-что найдется. Погодите, я сейчас. А пока что взгляните вот на это!
Лобелиус ставит на прилавок фарфоровую статуэтку. Она изображает влюбленную пару в изящном, но несколько фривольном объятии. Лобелиус касается пальцем какого-то выступа, и из фигурки слышится мелодия (звук чуть надтреснутый).
Хозяин уходит в подвал за вином. Ян и Эва слушают музыкальную шкатулочку, огласившую хрупкой мелодией комнатный полумрак. Ах, вещи-вещицы — кичливые, бессмысленные, ломкие, уродливые, необходимые. Оба слушают, молчаливо и с грустью.
Возвращается Лобелиус с двумя бутылками вина. Приглашающим жестом ставит их на прилавок. Одна бутылка откупорена. Он достает из-под прилавка три высоких хрустальных бокала, наливает, все трое безмолвно пьют. Раз, потом другой — жадно, большими глотками. Мелодия умолкает. И здесь, вдали от улицы, наступает тишина.
Лобелиус. Непонятно, зачем все это. Вчера наше радио грозило им самыми страшными карами. А нынче утром их радио в ответ поздравило нас с нашим же истреблением. Уму непостижимо.
Лобелиус утирает глаза и пьет большими глотками. Где-то в тишине бьют часы. Эва сидит на черном стуле. Ян стоит, облокотившись о прилавок.
Лобелиус. Кажется, я плачу. (
Эва. Замечательное вино. Ты думаешь, вторая бутылка нам по карману?
Лобелиус. Десять крон — и она ваша. Я бы даром отдал, если б мог. Но ведь надо оставить хоть
