края так, чтобы они казались отломанными, а не отпиленными.
— Ну а потом?
— Потом я приклеил их на деревянную панель, оставив поля шесть-восемь дюймов.
— А это зачем? — спросил Отто.
— Чтобы нанести узор. Но сначала я шкуркой или пемзой придаю поверхности доски шероховатость — она должна выглядеть столь же старой, как и сами знаки.
— А что за узор? — спросила миссис Фенштермахер, она все еще стояла у плиты, дожидаясь появления золотистой хрустящей корочки.
Я раскрыл и эту интересную часть процесса:
— Узор немецкой Пенсильвании — старые символы.
— Как на свидетельствах о рождении? — воскликнул Отто. — Тюльпаны, сердечки с подписями?
Наши немцы были не искушены во всех видах искусства: они плохо знали музыку, за исключением длинных гимнов и несложных мелодий, не рисовали портретов и пейзажей, не ваяли. Библейский аскетизм запрещал такие занятия. Но чем мы увлекались с чрезмерной старательностью, так это малеванием узоров с бесконечно повторяющимися рисунками: птичками, буквами и человеческими фигурами. Подобные картинки в старые времена использовали на свидетельствах о рождении, школьных дипломах, в изображениях генеалогических древ и других важных бумагах.
— А почему ты совмещаешь знаки и картинки? — не унимался Отто.
— Потому что я создаю художественное произведение. Старое и новое — великолепная смесь и очень по-немецки.
— А что ты со всем этим делаешь?
— Продаю или отдаю в музеи, в публичную библиотеку.
— Тогда ты — художник, такой, как их показывают по телевизору? — спросила миссис Фенштермахер.
— Только любитель. Просто после столь долгого сидения за машинкой я люблю поработать руками.
— А люди покупают то, что ты делаешь? Эти амбарные художества?
— Я чаще дарю. Но иногда покупают.
— Я думал, что ты сумасшедший, — рассмеялся Отто, — предлагать мне деньги за это старье! Но если ты их продаешь, то я еще запрошу вдвое больше того, что ты мне предлагал в прошлый раз.
Я не успел ничего ответить, так как миссис Фенштермахер накрыла на стол. Она поставила не только аппетитное мясное блюдо с кукурузой, по краям обрамленное яблочной подливкой, но также сковородку с деликатесом — золотистой кукурузной запеканкой, поджаренной в масле до темно-коричневого цвета и политой густым сиропом «каро». Это была еда фермеров-работяг, с массой холестерина, но ведь мы, немцы, считаем: «если не жарена — это не еда».
Вкус обоих кушаний был такой необыкновенный, что я счел своим долгом похвалить поваров:
— Я теряюсь в догадках, Ребекка, что вкусней — мясо или запеканка.
— Мясо — мужнино, запеканка — моя, — пояснила миссис Фенштермахер.
Удовольствие от трапезы было несколько испорчено прибытием сына Фенштермахеров, хамоватого толстого парня девятнадцати лет, получившего необычное, но, безусловно, подходящее ему прозвище — Повидло. В немецкой общине, где всего несколько вариантов фамилий и еще меньше — имен, привезенных из Европы, нередко встречались мальчики-ровесники — полные тезки. Так, в моей семье было три Лукаса Йодера, а у Фенштермахеров — три Отто. Однако существовал обычай обращаться друг к другу Большой Отто, Рыжий Отто или в случае с неуклюжим Отто — Повидло.
Оба родителя сразу же налетели на сына. Мать с криками:
— На обед нельзя опаздывать!
И отец:
— Ты должен был помочь мне с деревяшками для мистера Йодера!
Совершенно не обращая внимания на родительские упреки и полностью игнорируя меня, Отто- Повидло жадно заглотнул все, что было на тарелке, и пододвинул ее в сторону матери:
— Еще мяса.
Насытившись наконец, Повидло рыгнул, отодвинул стул и буркнул:
— Пошли к деревяшкам, — тяжело поднялся и, прихватив топор, а также лом, направился к тому самому ветхому амбару. Вслед за ним туда пошли и мы с Фенштермахером-старшим.
Вскарабкавшись на лестницу и сделав первый удар, Повидло прогремел сверху:
— Не понимаю, на кой вам нужны эти штуковины.
Я старался не раздражать его, уверяя, что он делает очень полезное дело, но мои ухищрения не подействовали, так как в тот момент он вонзил топор в самый лучший из трех знаков. Силясь предотвратить последующие повреждения, я сказал:
— Ничего страшного. Это можно исправить. Ты все делаешь правильно.
Последний из знаков он отсоединил уже без повреждений.
— Спасибо, что помог достать мне три отличных знака для моей работы, — поблагодарил я спустившегося с лестницы Повидло, но его было невозможно расположить к себе. Он и не подумал помочь мне донести «деревяшки» до машины, а оседлал свой мотоцикл и с ревом умчался.
— Повидло — без царя в голове, — извинился за него отец. — Но он стал лучше, чем был три года назад. Жена его испортила, когда он был ребенком, — слишком сладко кормила.
— Нас с тобой она кормила точно так же, но нам это пошло на пользу, — засмеялся я.
Когда я собрался уезжать, Ребекка вынесла три чугунка с мясом, которое покоилось в застывшем свином жире, и я подумал: «Видимо, символ моего края — обильность, питательность, старомодность и добродетельность».
Третья остановка моего традиционного тура была, пожалуй, самой важной. Это — передача моей аккуратно запакованной рукописи начальнице почтового отделения в Ростоке, миссис Дифендерфер.
— В «Кинетик пресс», как обычно. И расписка в получении обязательна.
Последние слова прозвучали привычным рефреном: я так делал всегда — мне надо, чтобы моя посылка попала лично в руки адресата, а его расписка даст мне полную уверенность, что именно так и будет. И мне не жалко дополнительных 90 центов за эту услугу.
— Еще одну книгу закончили? — спросила миссис Дифендерфер, и я улыбнулся. А потом протянул ей горшочек с рисовым пудингом.
— Мы съедим его на ужин. — И она, закрыв окошко, покинула свое заведение с зарешеченными окнами и повела меня в свой дом, он находился поблизости. Мы расположились на кухне. — Сейчас отпразднуем.
Она пронзительно свистнула, позвав таким образом своего мужа с улицы домой, и поставила на стол стаканы с холодным молоком и розеточки с густым яблочным вареньем. Подняв стакан с молоком, она предложила тост:
— За нашего хорошего друга Лукаса Йодера и за успех его книги!
— За это выпью, — согласился я, доедая вторую порцию варенья, и, откинувшись на спинку стула, добавил: — Я теперь целую неделю не захочу есть.
Завершение рукописи и отправка ее в Нью-Йорк отняли много сил. И как только я доехал до дома, то, поцеловав Эмму, направился прямиком в постель, чтобы хорошенько выспаться, и, перед тем как забыться сном, успел подумать: «Сегодня я был в четырех домах на своей родине. У Йодеров, Цолликофферов, Фенштермахеров и Дифендерферов. И никогда я не входил с парадного входа. И не видел ни одной комнаты, кроме кухни. И никогда не ел ничего вкуснее, чем здесь. Такова она — моя немецкая Пенсильвания».
Вечером того же дня, показав Эмме три моих магических знака, я уверил ее, что после сегодняшнего обжорства я не нуждаюсь в ужине. Мы склонились над ежедневником на 1990–1991-й годы, дабы определить, что нам предстоит в ближайшее время. Эмма указала на излишек, по ее мнению, мероприятий, связанных с публикацией «Каменных стен», но я напомнил:
