театральным занавесом, распростертым над «Каса дель Постиго».
Из другого конца вестибюля донесся шум открываемой двери, голоса и шаги. Куарт, все еще с чашкой кофе в руке, насторожился было, но никто так и не появился, и спустя мгновение он снова остался один в тишине вестибюля, под неоновым светом, наедине со статичным черно-белым, искаженным широкоугольным объективом изображением улицы на экранах полицейских мониторов. Куарт встал, прошелся туда-сюда, а когда он оказался перед панелью из бронированного стекла, дежурный полицейский улыбнулся с симпатией, от которой ему стало несколько не по себе. Однако он заставил себя тоже улыбнуться в ответ и выглянул на улицу. Там был еще один охранник, в темно-синем пуленепробиваемом жилете, с подвешенным под мышкой автоматическим пистолетом; явно скучая, он прохаживался под большими пальмами, растущими у входа. Полицейское управление располагалось в современной части города, и на перекрестке безлюдных в этот час улиц светофоры медленно переключались с красного на зеленый, с зеленого — на янтарно-желтый.
Куарт старался не думать. То есть думать только о, так сказать, технической стороне дела. Новая ситуация с отцом Ферро, юридические аспекты, доклады, которые он должен был отправить в Рим, как только рассветет… А еще он старался, чтобы все остальное — ощущение, неопределенность, интуиция — не возобладало над ним, лишая необходимого для работы спокойствия. По другую сторону едва заметной грани, отделявшей одно от другого, выискивая хотя бы малейшую щелку, чтобы, проникнув через нее, заполнить собой все пространство, его старые призраки рвались на соединение с новыми. С тою лишь разницей, что на этот раз священник Лоренсо Куарт ощущал удары барабанных палок на собственной коже. Легко оставаться в стороне, когда нечто — хотя бы даже какая-то из твоих собственных идей — стоит между действием и его последствиями, отделяя одно от другого; но совсем не так легко заставлять сердце биться ровно, когда слышишь дыхание жертвы. Или когда признаешь в ней свое второе «я» и эта страшная определенность размывает границу между добром и злом, между справедливым и неподобающим.
Он долго рассматривал свое отражение в темном стекле двери. Волосы с густой проседью, подстриженные очень коротко, как у солдата — хорошего солдата, каким он когда-то был. Худое лицо, которому срочно требовалась бритва. Черно-белый стоячий воротничок, уже неспособный оградить его от чего бы то ни было. То был длинный путь, и, проделав его, он вновь оказался на волнорезе, исхлестанном струями дождя, и водяные капли вновь стекали по холодной руке, такой же беззащитной, как рука ребенка, вцепившаяся в нее. Как руки, оставшиеся от уже не существующего стеклянного Христа, когда все остальное превратилось в обрамленную свинцом пустоту на витраже, который упорно пыталась восстановить Грис Марсала.
С другой стороны вестибюля открылась дверь, и до Куарта донеслись голоса. Повернувшись, он увидел, что к нему идет Симеон Навахо: его красная гарибальдийская рубашка была невыносимо ярким цветовым мазком на фоне окружавшей его стерильной белизны. Куарт вернул пустую чашку дежурному и пошел навстречу старшему следователю, который на ходу вытирал руки бумажным полотенцем. Он только что вышел из туалета; влажные волосы были гладко зачесаны назад, видимо, там же заново стянутые на затылке в тореадорскую косичку. Вокруг глаз Навахо лежали тени усталости, круглые очки съехали на кончик носа.
— Ну, все, — объявил он, бросая скомканное полотенце в мусорную корзину. — Он только что подписал заявление.
— Он по-прежнему утверждает, что убил Бонафе?
— Да, — пожал плечами Навахо, как будто извиняясь за то, что все сложилось именно так. Такое случается, говорил этот жест; ни вы, ни я в этом не виноваты. — Мы его спрашивали и относительно двух других смертей — для порядка: просто так полагается. Так вот, он ничего не признает и ничего не отрицает. А жаль: эти дела были уже закрыты, а теперь нам снова придется поднимать их…
Он сунул руки в карманы, подошел к двери и остановился там, глядя на безлюдную улицу.
— Честно говоря, ваш коллега не очень-то общителен. Почти все время он отвечал только «да» и «нет» или вообще молчал, как ему советовал адвокат.
— И все?
— И все. Даже когда мы устроили ему очную ставку с сеньорой… или сеньоритой… в общем, с сестрой Марсала, он и глазом не моргнул.
Куарт посмотрел на дверь:
— Она все еще там?
— Да. Подписывает последние бумаги, вместе с этим адвокатом, которого вы прислали. Через пять минут она сможет уйти.
— Она подтверждает признания дона Приамо?
Навахо поморщился:
— Совсем напротив. Она настаивает на том, что не верит ему. Утверждает, что он неспособен никого убить.
— А он?
— Ничего. Смотрит на нее и ничего не говорит.
Снова открылась дверь в конце вестибюля, и вышел адвокат Арсе. Это был спокойный человек в темном костюме, с золотым значком коллегии адвокатов на лацкане. Уже много лет он занимался юридическими делами Церкви и пользовался заслуженной славой специалиста по нестандартным ситуациям самого разного рода. Его услуги стоили целое состояние.
— Как она? — спросил Навахо.
— Только что подписала свое заявление, — ответил адвокат, — и испросила пару минут, чтобы попрощаться с отцом Ферро. Ваши коллеги не против, так что я оставил их поговорить. Под наблюдением, разумеется.
Старший следователь метнул подозрительный взгляд на Куарта, потом снова на него.
— Пара минут, в общем-то, уже прошла, — заметил он. — Так что лучше бы вы увели ее.
— Отец Ферро будет находиться в камере предварительного заключения? — спросил Куарт.
— Сегодня он переночует в санитарной части. — Арсе жестом указал на старшего следователя, давая понять, что этим послаблением они обязаны ему. — А завтра судья решит, как быть дальше.
Дверь снова открылась, и появилась Грис Марсала, в сопровождении полицейского, несшего в руках стопку напечатанных на машинке страниц. Монахиня выглядела подавленной и совершенно измученной. На ней были те же самые джинсы, водолазка и спортивные тапочки, на плечи наброшена джинсовая куртка. В мертвенно-белом свете вестибюля она казалась еще более беззащитной, чем вчера утром.
— Что он сказал? — спросил Куарт. Она медленно повернулась к священнику и долго смотрела на него, словно не узнавая.
— Ничего, — так же медленно, ровно произнесла она. И так же медленно, безнадежно покачала головой. — Говорит, что это он убил его, а потом опять молчит.
— И вы ему верите?
Откуда-то из глубины зала долетел звук закрывающейся двери. Грис Марсала, не ответив, посмотрим на Куарта. В ее светлых глазах читалось бесконечное презрение.
После того как адвокат Арсе и монахиня уехали на такси, Симеон Навахо, похоже, вздохнул с облегчением.
— Терпеть не могу этих крючкотворов, — вполголоса признался он Куарту, — со всеми их юридическими штучками. От них просто с ума сойдешь, патер, а уж этот ваш — такой дока, что ему палец в рот не клади. — Выговорившись, старший следователь пробежал глазами бумаги, принесенные другим полицейским, и передал их Куарту. — Копия заявления. В общем-то, это не полагается, так что уж, пожалуйста, не слишком афишируйте ее. Но между нами… — Навахо слегка усмехнулся. — На самом деле я был бы рад помочь вам больше, сами знаете.
Куарт взглянул на него с благодарностью.
— Вы и так уже помогли.
— Да я не об этом. Я имею в виду, что священник, задержанный по подозрению в убийстве… — Навахо, явно испытывая неловкость, подергал себя за косичку. — Ну, вы понимаете. Такими делами не слишком-то приятно заниматься.
