Куарт перелистал фотокопии документов, написанных официальным языком. В городе Севилье, такого-то числа такого-то месяца такого-то года, предстал перед следователем таким-то дон Приамо Ферро Ордас, уроженец Тормоса, провинции Уэска. На последней странице стояла надпись старого священника: неуклюжий росчерк, похожий на детские каракули.
— Расскажите мне, как он это сделал.
Навахо кивком указал на бумаги.
— Там все написано. Насчет остального мы можем только делать выводы. Судя по всему, Онорато Бонафе находился в церкви около восьми — половины девятого. Вероятно, проник через дверь ризницы. Отец Ферро вошел в церковь, чтобы обойти ее и запереть, и застал его там.
— Он шантажировал всех подряд, — вставил Куарт.
— Может быть, из-за этого. Но, договорились ли они о встрече, или она произошла случайно, суть дела в том, что старик убил его, и точка. Больше никаких подробностей. Он только сказал еще, что потом запер дверь ризницы и оставил его внутри.
— В исповедальне?
Навахо покачал головой.
— Он не говорит. Но мои люди реконструировали ход событий. По-видимому, Бонафе поднялся на леса возле главного алтаря, к статуе Пресвятой Богородицы. Судя по всем признакам, священник тоже поднялся. — Как обычно, он сопровождал свой рассказ выразительными жестами: плавно поднял одну руку, перебирая двумя пальцами, как будто они карабкались на леса, потом проделал то же самое другой рукой, — Там они поссорились, начали драться или что-нибудь вроде этого. В общем, Бонафе свалился — или его столкнули — с пятиметровой высоты. — Навахо сцепил обе пары пальцев и затем изобразил падение одного из дерущихся. — У него на ладони рваная рана, помните? Наверное, пытался ухватиться за что-нибудь на лету. После падения он был еще жив — прополз несколько метров, приподнялся… — С неожиданно тоскливым ощущением, чувствуя, как напряглись мышцы брюшного пресса, Куарт следил, как пальцы полицейского медленно ползут, перебирая воздух. — Но идти он уже не мог, а ближе всего находилась исповедальня. Он добрался до нее и там умер.
Пальцы, изображавшие Бонафе, теперь неподвижно покоились на ладони другой руки, временно представлявшей исповедальню. Благодаря артистическим способностям Навахо Куарт без труда вообразил себе эту сцену; но все же в голове толклись, как стайка комаров, все противительные союзы, которые он ребенком изучал в школе. Но. Однако. Все-таки. Все же. Несмотря.
— Дон Приамо подтверждает это?
Навахо сделал скучное лицо. Это было бы слишком хорошо.
— Нет. Только молчит — и все. — Он снял очки и посмотрел их на свет, словно чистота стекол внушала ему профессиональные подозрения. — Говорит, что это сделал он, а потом молчит.
— Какая-то нелепая история.
Старший следователь не моргнув глазом выдержал скептический взгляд Куарта. Промолчал он только из вежливости.
— Не согласен, — ответил он наконец. — Вы как священник, возможно, предпочитаете другие показания или обстоятельства. Думаю, вас отвращает моральная сторона дела, и я это понимаю. Но поставьте себя на мое место. — Он снова надел очки. — Я полицейский, и сомневаться мне не приходится: у меня есть заключение экспертов и человек — не важно, священник или нет, — который, находясь в здравом уме и твердой памяти, сознается в совершении убийства. Знаете, как мы тут говорим? Жидкость белого цвета, налитая в бутылку с коровой на этикетке, может быть только молоком. Пастеризованным, обезжиренным, цельным — каким угодно, но молоком.
— Хорошо. Вы знаете, что он сделал это. Но мне необходимо знать, как и почему он это сделал.
— Ладно, патер. В конце концов, это ваше дело. Хотя на этот счет, может быть, я и сумею подкинуть вам одну деталь. Вы помните, что, когда священник застал Бонафе, тот находился на лесах у главного алтаря? — Он достал из кармана брюк маленький пластиковый пакетик с перламутровым шариком внутри. — Так вот, смотрите, что мы обнаружили на трупе.
— Похоже на жемчужину.
— Жемчужина и есть, — подтвердил Навахо. — Одна из двадцати, украшающих статую Пресвятой Девы. И она была в кармане пиджака Бонафе.
Куарт недоуменно взглянул на пластиковый пакетик.
— Ну, и?..
— Она фальшивая, патер. Как и остальные девятнадцать.
В своем кабинете, среди пустых столов, старший следователь посвятил Куарта в остальные подробности, успев за это время принести ему еще чашечку кофе, а для себя откупорить небольшую бутылку пива. Он потратил весь вечер и часть ночи на выяснение обстоятельств, но теперь мог с уверенностью утверждать, что еще несколько месяцев назад кто-то заменил все настоящие жемчужины фальшивыми. Навахо дал ошеломленному Куарту прочесть соответствующие заключения и факсы. Его мадридский друг, главный инспектор Фейхоо, проработал все это время, отслеживая путь пропавших жемчужин. Хотя это еще не было установлено точно, все сходилось к тому же Франсиско Монтегрифо, столичному коммерсанту, с которым отец Ферро уже имел дело, когда десять лет назад продал ему картину из Сильяс де Ансо. А Монтегрифо нашел применение жемчужинам капитана Ксалока. По крайней мере, их описание полностью совпадало с описанием партии жемчуга, оказавшейся в руках одного перекупщика — каталонского ювелира, специалиста по отмыванию драгоценностей, приобретенных незаконным путем, который являлся полицейским осведомителем. Разумеется, не было никаких доказательств предполагаемого посредничества Монтегрифо, но косвенных подтверждений — более чем достаточно. Что касается полученных денег, то дата, указанная осведомителем, совпадала с возобновлением реставрационных работ в церкви, закупкой строительных материалов и наймом техники. Поставщики, опрошенные людьми старшего следователя, утверждали, что стоимость заказов превышала суммы, сопоставимые с жалованьем приходского священника и пожертвованиями прихожан на нужды храма.
— Так что мотив налицо, — заключил Навахо. — Бонафе что-то разнюхал, явился в церковь и удостоверился, что жемчужины фальшивые… Он попытался шантажировать священника, а может, тот даже не дал ему времени. — Руки старшего следователя вновь изобразили эту сцену, но на сей раз на поверхности стола, а роль лесов исполнил поднос для бумаг. — Вероятно, он застукал его в самый разгар его исследования — и убил. Потом запер на ключ дверь ризницы и провел пару часов в «Каса дель Постиго», размышляя, что делать дальше. А потом исчез на целые сутки.
Закончив последнюю фразу, полицейский воззрился на собеседника вопросительным взглядом, явно побуждая его заполнить пробелы, имеющиеся в его информации. Но Куарт промолчал, и на лице Навахо отразилось нечто вроде разочарования.
— Разумеется, — уже менее охотно продолжал он, — отец Ферро не пожелал ничего рассказать о своем исчезновении. Странно, правда?.. — Он огорченно взглянул на Куарта поверх очков. — В этом пункте, патер, если позволите, вы тоже не слишком-то помогли мне.
Словно ища утешения, он подкатился на стуле к небольшому холодильнику, стоявшему сзади, извлек еще одну бутылочку пива и бутерброд с ветчиной, завернутый в фольгу, спросил Куарта, не угодно ли и ему, и принялся свирепо поглощать то и другое, а священник, глядя на него, думал про себя: интересно, куда же все-таки девается в этом тщедушном теле вся эта еда и все это пиво?
— Чем лгать вам, я предпочитаю промолчать, — проговорил Куарт, пока старший следователь жевал. — Иначе я скомпрометирую людей, не имеющих к этой истории никакого отношения. Возможно, позже, когда все закончится… Но даю вам слово священника: связи между тем, что мне известно, и этим делом действительно нет никакой.
Навахо откусил от бутерброда, отхлебнул из бутылочки и задумчиво посмотрел на Куарта:
— Тайна исповеди, верно?..
— Можно и так считать.
— Ладно. — Он откусил еще кусок. — Мне ничего не остается, кроме как поверить вам, патер. К тому же я получил от своего начальства указание проявлять в этом деле максимальное благоразумие — я цитирую дословно… — Он усмехнулся с набитым ртом, завидуя профессиональной влиятельности Куарта. —
