несущие в себе обещание сильного дождя. Правда, часто звуки прерывались, рассекались, как блеском молнии, пронзительным криком Моники.
— Слушай, что я тебе говорю, Фрэнк!
При этом в начальный звук имени отца, в «ф», Моника вкладывала всю силу зловещего предзнаменования, которую несет в себе предгромовой рокот, предвещающий неминуемый и ужасный раскат самого грома, каким у Моники выходил последний звук имени отца — «к». От этого «к» звенела посуда в угловом серванте.
Теперь, многие годы спустя, Пандора, ныне несчастная новобрачная, вернулась в комнату своего детства. Она опустила чемодан на пол и заплакала. Плакала не о себе и Нормане, и даже не о неудавшейся свадьбе. Потому что сама к ней стремилась и винить ей, кроме себя, было некого. Оплакивала она, скорее, всю свою жизнь, в которой наделала слишком много ошибок. Почти каждый вечер девушка уходила из детской комнаты, чтобы закатиться в какой-нибудь бар или кафешку с друзьями-подростками. Кончались же эти прогулки чаще всего одним и тем же — задним сиденьем чьей-нибудь машины, где она отдавалась всякому с той же легкостью, с какой можно подарить, например, жевательную резинку. Мало кто из ее подружек был настолько «смел». По правде говоря, Пандора со стыдом сегодня могла признать, что в подростковые годы она была самой, что ни на есть, доступной «подстилкой».
Если кто хотел пригласить девушку на свидание со вполне конкретной плотской целью, выбирали всегда Пандору. Она отдавалась любому, перед любым открывала свой «сосуд Пандоры».[3] Об этом было известно всем в округе.
В монастыре, где Пандора потом оказалась, она везде и всюду опаздывала, а потому ей вечно приходилось то красться, то бежать по монастырским коридорам, задыхаясь и поправляя на ходу платье. Монахини-воспитательницы только обреченно вздыхали по этому поводу.
— Да и что от нее ожидать, — сказала как-то Монике классная воспитательница Пандоры, — ведь бедняжка почти каждые два года меняла школы. Она совсем неграмотная.
Мать Элиза не имела никакого представления о том, что, едва ступая за порог монастырской школы, Пандора с лихвой компенсировала свои школьные неуспехи повышенной активностью в контакте с мальчиками. Ей самой секс не доставлял ни малейшего удовольствия, а был лишь еще одним подтверждением силы, которой, по ее мнению, она таким образом обладала. В общении с мальчиками Пандоре помогало и ее умение предугадать поведение других людей, например ее собственной матери. Это умение, кстати, дало Пандоре гораздо больше знаний о людской психологии, чем специальные занятия по этому предмету в институте. «Уроки» матери позволяли ей безошибочно вести себя с кавалерами: так, Норман, желавший поддержать репутацию ловеласа, хотел как можно быстрее «забраться в трусики Пандоры», но она, в собственных интересах, не позволяла ему этого целую неделю, чем, безусловно, значительно укрепила собственный авторитет в глазах окружающих.
Пандора выпила бесчисленное количество сладких молочных коктейлей, день за днем наблюдая, как напротив, у сгоравшего от нетерпения Нормана, ходил вверх-вниз по горлу огромный острый кадык. Его здоровенные руки, руки механика, были в постоянном движении, пальцы то обхватывали под столиком коленки, то отпускали их. Пандора пила коктейли не торопясь, потягивая сладкий напиток через соломинку, томно причмокивая, чем явно провоцировала Нормана. Под конец одного из рандеву она даже вытянула ногу под столиком и дотронулась кончиком туфельки до его бедра. Он попытался было поймать ее ногу и зажать между своими коленями, но не успел.
— В субботу, Норман, — шепнула ему Пандора, когда он рванулся к ней, чуть было не опрокинув столик, — давай сделаем это в субботу.
Хорошо еще, что у Нормана оказался матрац в задней комнатке мастерской, Сама комнатка была плохо прибранной, но положение спасало то, что Норман догадался все же раздобыть чистую подушку и прикрыть ею и полосатым бело-голубым одеялом давно посеревшую от грязи обивку матраца.
— Ух ты, Норман, какое у тебя чудесное одеяльце! — отметила Пандора, крутя в руках прямоугольную белую сумочку.
Норман довольно улыбнулся. Пандора обожала его улыбку. Нравились ей и его глубоко посаженные грустные глаза, которые разгорались порой неожиданным блеском. Немного вытянутое и тоже грустное лицо Нормана, также казалось ей весьма привлекательным. Пандора верила, что сможет заставить его улыбаться чаще.
— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросил Норман, доставая пиво из холодильника, стоявшего у стены мастерской.
— А у тебя нет безалкогольного пива, а, Норман? Мать говорит, что девушкам не пристало пить настоящее пиво.
— Нет, нет у меня безалкогольного пива. Есть зато кока-кола. Будешь? — Его голос дрожал.
Пандоре всегда нравились именно вот эти несколько мгновений, что предшествовали Началу действия. В эти мгновения все происходило, как в кино. И, сидя в убогой комнате на краешке стула рядом с матрацем, она чувствовала себя главной героиней романтического фильма, освещенной сотней прожекторов. В стороне, согнувшись за камерой, человек, отдающий всем какие-то инструкции. По матрацу разбросаны микрофончики, готовые уловить каждый стон, каждый вздох. Потому что снимается не просто обычный фильм, а продукция компании «Пандора Продакшнз» — лента под названием «Пандора — королева порно». Вот тогда бы Пандора действительно «открыла свой сосуд», откуда явились бы все те вещи, что могли свести с ума от вожделения, от страсти любого мужчину. Пока же, правда, в порнографической коллекции Пандоры было лишь три порножурнала — подарок одного благодарного клиента, и черный пояс для чулок с красными подвязками.
В тот день она его как раз и надела. А также купила пару французских шелковых чулок и белые-белые остроносые туфли, державшиеся теперь, правда, только на кончике больших пальцев. И вот пришло время наконец режиссеру призвать всех к тишине — съемка готова была начаться. Пандора допивала кока-колу. К сожалению, под рукой у нее не оказалось кокетливой соломинки. Она знала, что моменты пустого нервозного напряжения сейчас пройдут. Просто они были неизбежны, вписаны в сюжет фильма, в первую сцену первого действия.
Норман, сжимая стакан с пивом, приблизился к ее стулу, склонился над ней, коснувшись ее губ своими толстыми губами. Мгновение он не двигался, наслаждаясь.
— Нет, не так, Норман, — сказала ему Пандора. Она дала незаметный сигнал рабочим сцены, застывшим в ее воображении у осветительных прожекторов. — Смотри, что ты наделал. Ты сбил мне прическу и размазал всю помаду.
Норман застыл от удивления.
— Так мы что, все же не будем этим сегодня заниматься?
— А чем же мы уже занимаемся, как не этим, Норман? Чем? Ты что, ничему в школе так и не научился? Вот, дай мне просто стереть помаду самой моим чистеньким платочком, и тогда уж ты сможешь обнять меня и поцеловать так же аккуратно, как делает это Джеймс Дин в фильмах. Кстати, ты на него немного похож. Он такой красавчик, этот Джеймс Дин.
— Да замолчи ты. Дай лучше я тебя поцелую, — только и смог ответить Норман.
Пандора подняла глаза вверх. Мотор! Камера! Свет! Действие первое. Сцена первая. Дубль два. У Нормана, правда, было явно иное представление о грядущем событии. Он сгреб Пандору в охапку и с такой силой бросил на матрац, что у нее перехватило дыхание. Одной рукой он расстегнул ремень на брюках, другой — задрал ей юбку.
— Ну что ж ты так торопишься, — упрекнула его Пандора. — Ты мне чулки порвешь.
— Ничего, куплю новые, — буркнул Норман.
Скинув наконец-то джинсы и трусы, отбросив их в сторону, Норман с нетерпением стал расстегивать застежки на подвязках чулок Пандоры. Ухватив за одну из таких застежек, пришитых к резиновому поясу, он дернул за нее изо всех сил. Пояс не выдержал и лопнул с сухим, похожим на выстрел духового ружья, треском. Отлетевшая застежка угодила Норману прямо в глаз, но он этого даже не заметил, потому что понял, что все препятствия на его пути теперь устранены и он может в конце концов приступить к главному.
Пандора лежала не шевелясь под его тяжелым, двигающимся взад-вперед телом. «Да, это, пожалуй, займет порядком времени», — думала Пандора. Норман явно не был в этих делах экспрессом, то есть не
