мнениях между техническими специалистами управления кораблестроения и разведывательного управления, с одной стороны, и офицерами нетехнических специальностей — с другой. Поскольку советники начальника разведывательного управления разделились, он оказался не в состоянии противопоставить свой скептицизм оптимизму других. 5 августа того же года начальник управления кораблестроения писал:
«Сообщенные данные недостаточны сами по себе для обоснованного заключения о том, что стандартное водоизмещение 35 000 тонн умышленно превышается… Если исходить из нашего опыта с «Горицией», то вполне возможно, что проектировщики в этих странах не обязаны быть абсолютно точными в своих расчетах. Выражаясь точнее и принимая во внимание отклонения в величине водоизмещения английских кораблей, построенных еще до установления пределов договором, можно сказать, что проектировщики 35 000-тонного корабля не были бы осуждены, если бы водоизмещение построенного по их проекту корабля оказалось равным 36 000 тонн; такая цифра больше соответствовала бы сообщенной длине и ширине корабля, чем цифра 35 000 тонн».
Эта ссылка на «Горицию» должна была бы встревожить совет адмиралтейства, ибо она указывала на допущенный оптимистами риск в отношении «Бисмарка». Тщательный осмотр итальянского крейсера во время нахождения последнего в доке в Гибралтаре показал, что его броневой пояс превышает разрешенные договором 10000 тонн приблизительно на две — четыре тонны, А никаких оснований считать, что политика Гитлера в отношении линейных кораблей более честна и открыта, чем политика Муссолини, не было. Тем не менее начальник управления оперативного планирования позволил себе написать: «Наша основная гарантия против такого нарушения договорных обязательств покоится на доброй воле подписавших этот договор».
Может ли кто-нибудь обвинить Филлипса за такую позицию, если курс Уайтхолла, установленный политиками и тем, что они считали настроением избирателей, сводился к тому, чтобы надеяться на лучшее и «потравливать» в руки диктаторов побольше той веревки, на которой те намеревались их повесить? Функции управления оперативного планирования заключаются не в том, чтобы оспаривать договоры, а в том, чтобы составлять в рамках отведенных ему возможностей оптимальные и реальные планы.
Должен ли нести ответственность за такие вопросы начальник управления кораблестроения? С одной стороны, представляется, что загадка с малой осадкой «Бисмарка» не была достаточно тщательно изучена теми в этом управлении, кто проектировал и строил эквивалентные английские линейные корабли. С другой стороны, ясно, что они находились под большим, давлением новой кораблестроительной программы, и более глубокое изучение проектов немецких кораблей почти наверняка не заставило бы их внести изменения в наши собственные проекты, поскольку это потребовало бы нарушения договорных обязательств. Когда в 1941 году от спасшихся с потопленного линейного корабля и из главного морского штаба Советского Союза была получена информация, подтверждающая подозрения начальника разведывательного управления, что водоизмещение «Бисмарка» близко к 45 000, а не к 35 000 тонн, то даже для начальника управления кораблестроения стало ясно, что «загадка» с малой осадкой «Бисмарка» уже не являлась более загадкой. Фактически осадка «Бисмарка» очень мало отличалась от осадки английских линейных кораблей, и уменьшенные данные о ней имели своей целью лишь скрыть значительно преуменьшенные данные о водоизмещении.
Что особенно раздражало Годфри в то время, так это готовность его коллеги сразу же поверить тем данным из России, которые до этого предлагало ему разведывательное управление и которым он упорно не хотел верить.
Из документов немецкого военно-морского архива мы знаем теперь, что происходило за кулисами в Берлине в то время, когда адмиралтейство надеялось и строило догадки. 11 февраля 1937 года оперативное управление немецкого штаба военно-морских сил писало Редеру:
«В виду стесненных условий в наших гаванях предельным водоизмещением вновь строящихся кораблей следует считать 42 000 тонн, в противном случае нам придется расширять гавани и каналы, а также Кильский канал в местах поворотов… Необходимо решить и политические аспекты дальнейшего увеличения водоизмещения кораблей, вопреки ограничениям, накладываемым договором.
Управление кораблестроения считает, что, поскольку мы связаны 35 000-тонным лимитом, который уже превышен на 7000 тонн, дальнейшего увеличения допускать не следует, так как скрыть такое увеличение будет вряд ли возможно… Управление кораблестроения предпочло бы построить еще один корабль, вместо того чтобы превышать 35 000-тонный лимит.
Даже в том случае, если флоты других стран будут считать необязательными для себя ограничения лондонского договора или зададутся целью вооружить свои корабли 380-мм артиллерией… нам не следует стремиться к увеличению кораблей ввиду состояния наших каналов, а также ввиду договорных обязательств… решение принять невозможно, пока не будут рассмотрены различные аспекты, включая военные факторы и положения договора».
В данном случае кое-кто пытался быть честным. Однако превалирующее значение придавалось не моральному, а техническому аспекту проблемы. Моральная сторона вопроса фактически не интересовала этих людей.
Оперативное управление немецкого морского штаба рассматривало эту проблему по-другому. В памятной записке от 18 февраля 1938 года на имя начальника морского штаба оно заявило, что фактическое водоизмещение «Бисмарка» на двадцать процентов больше того, которое сообщено англичанам; однако управление считало, что сообщать Англии, России и Японии, что тоннаж больше, чем тот, о котором им уже сообщено, было бы неправильным, поскольку «нас обвинят в начале гонки вооружений».
Что же в таком случае делал английский военно-морской атташе в Берлине? Был ли он искусно введен в заблуждение, и если да, то каким образом? Основывались ли подозрения разведывательного управления ВМС в какой-нибудь мере на его докладах? В докладе английского военно-морского атташе в Берлине капитана 1 ранга Траубриджа министерству иностранных дел, датированном 23 декабря 1936 года (копии начальнику разведывательного управления ВМС и командующему Флотом метрополии), говорилось:
«Англо-германский военно-морской договор был в послевоенное время одним из главных принципов политики, характеризующей отношение Германии к своим бывшим противникам. История показывает, что, когда настанет время, Германия, вне всякого сомнения, поступит с этим договором так же, как она поступала с другими; но такое время еще не настало».
Выделенный текст, в годовом отчете английского посла был опущен (Э. Фиппс — господину Идену, 12 января 1937 года, С357/357/18). Когда начальник разведывательного управления направил уже упоминавшемуся в этой главе начальнику управления оперативного планирования капитану 1 ранга Филлипсу доклад Траубриджа, содержавший вышеупомянутые (выделенные курсивом) строки, Филлипс написал на нем 1 января 1937 года: «Весьма желательно узнать, что послужило основанием для столь категоричного утверждения на странице 2 доклада».
Такое скептическое утверждение, кажется, было пределом того, на что оказался способным Траубридж, и поэтому нет никаких сомнений, что информация, поступавшая в адмиралтейство из Германии, была бессодержательной и малоценной. Почему дело обстояло именно так — не совсем ясно; после 1934 года нацисты никогда не пытались скрывать свои успехи в перевооружении, а, наоборот, стремились показать, на что они способны. Например, французскому атташе Сталину они предоставили неограниченную возможность увидеть все, что немецкая авиация будет способна сделать во Франции (см. главу 15). Представляется вероятным, что нашей разведывательной службе не ставилось специальной задачи добывать сведения о военном кораблестроении в Германии, по-видимому, из-за господствовавшего в официальных кругах оптимизма относительно действенности договора.
Спустя десять лет Годфри спросил Траубриджа, может ли он объяснить, каким образом мы оказались в таком неведении и заблуждении? Траубридж ответил так:
