поражение. Ослиное упрямство, иначе не назовешь…
Хансен говорил так бессвязно, ни к селу ни к городу, не потому, что испытывал ошеломляющее облегчение и раскрепощенность, такие обычные для людей, только что переживших стресс и величайшее напряжение сил. Он был слишком крепок духом для этого. Это знали и я, и Свенсон. Тем более, что мы уже минут двадцать как вернулись на корабль, успели все рассказать, напряжение спало, спасательная операция близилась к счастливому завершению, и жизнь постепенно обретала свои привычные, будничные формы. Но когда опасность позади и все входит в нормальную колею, человеку свойственно возвращаться мыслями в пережитое. Я прекрасно знал, что стоит сейчас у Хансена перед глазами: обугленное, изуродованное, бесформенное тело того, кто когда–то был моим братом. Он не хотел, чтобы я говорил об этом, он не хотел, чтобы я даже думал об этом, хотя, разумеется, отлично понимал, что это выше моих сил. Люди с добрым сердцем очень часто бывают внешне именно такими – жесткими, суровыми, даже язвительными: добрые люди не любят щеголять своей добротой.
– Как бы там ни было, – снова улыбнулся Свенсон, – вы оба можете считать себя самыми везучими людьми на земле. Ракета, которую вы заметили, была у нас из третьей серии, последней перед погружением, мы и так их пускали около часа… Так вы уверены, что Ролингс, Забринский и уцелевшие полярники пока в безопасности?
– Дня два не о чем беспокоиться, – заверил Хансен. – Все будет в порядке. Конечно, там холодрыга, и многим из них желательно поскорее попасть в госпиталь, но их жизнь пока в безопасности.
– Прекрасно. Ну, что ж, пусть будет так. С полчаса назад начало смыкаться, но это уже не имеет особого значения, мы в любое время можем нырнуть или остаться на какое–то время здесь. Главное, мы нашли неисправность в ледовой машине. Работа чертовски сложная и кропотливая, но через несколько часов, думаю, все будет в порядке. По–моему, нам стоит подождать, пока закончат ремонт. Мне вовсе не улыбается вслепую отыскивать тонкий лед возле станции, а потом лупить наугад торпедой. Раз время нас не поджимает, лучше подождем, пока заработает наш эхолот, потом аккуратненько пощупаем ледяное поле и выпустим торпеду точно в центр полыньи. Если там лед не толще четырех или пяти футов, мы проделаем в нем дыру без особых хлопот.
– Так будет лучше, – согласился Хансен. Он допил медицинский спирт из своего стакана – а это получше любого бурбона, – неуклюже поднялся на ноги и потянулся. – Ну, что ж, впрягаемся снова в служебную лямку. Сколько у нас сейчас торпед в боевой готовности?
– По последним докладам, четыре.
– Пожалуй, пройдусь помогу малышу Миллсу с подготовкой к пуску. Если вы, конечно, не против, шкипер.
– Я, конечно, против, – мягко заметил Свенсон. – Почему – вы сами поймете, если глянете одним глазком в зеркало. У вас сейчас не хватит силенок поднять даже снаряд для зенитной пушки, что уж там говорить о торпеде. Тем более, в воскресенье вы тоже не сходили на берег. Так что спать, Джон, спать! Несколько часов поспите – а там посмотрим.
Хансен не стал спорить. Впрочем, с коммандером Свенсоном не очень–то и поспоришь. Лейтенант направился к двери.
– Вы идете, док?
– Да, сейчас. Приятных сновидений.
– Спасибо. – Он положил руку мне на плечо, и в его усталых, налитых кровью глазах появилась улыбка. – Спасибо за все. Всем спокойной ночи!
Когда он ушел, Свенсон сказал: – Паршиво было?
– Да уж, не воскресная прогулка для одиноких старушек.
– Похоже, лейтенант Хансен считает, что чем–то вам обязан, неожиданно поинтересовался Свенсон.
– Мало ли что он считает. Он действовал лучше некуда. Вам повезло со старшим помощником.
– Это я знаю… – Он поколебался, потом негромко проговорил: Обещаю, что больше не буду об этом вспоминать, но… В общем, мне чертовски жаль, доктор.
Я глянул на него и медленно кивнул. Я знал, о чем он говорит, знал, что он не мог этого не сказать, но в таких случаях трудно найти для него что–нибудь подходящее. Поэтому я просто заметил:
– Не он один – шесть человек погибли, коммандер. Он снова заколебался.
– А мы… Мы будем забирать мертвых с собой в Британию?
– Можно ещё капельку этого великолепного бурбона, коммандер? Боюсь, запасы медицинского спирта у вас за последнее время здорово уменьшились…
Я подождал, пока он наполнит стакан, потом продолжил: – Мы не будем забирать их с собой. Это ведь даже не трупы, это просто куски горелого мяса, их и узнать–то невозможно. Пусть остаются здесь…
У него словно камень упал с души, он понял, что я это заметил, и поторопился переменить тему:
– А это оборудование для обнаружения и слежения за русскими ракетами? Что с ним? Уничтожено?
– Не знаю, я не проверял…
Скоро он сам обнаружит, что там нет ничего похожего на это оборудование. Как он отнесется ко всему тому вранью, которое я наплел им с адмиралом Гарви в Холи–Лох, мне даже представлять не хотелось. Да мне сейчас было и не до этого. Это было несущественно, все вообще было несущественно после того, что случилось. Внезапно я почувствовал усталость, спать не хотелось, но силы покинули меня, поэтому я неловко встал, сказал «Спокойной ночи» и вышел из каюты.
Когда я вернулся к себе, Хансен уже лежал в койке, а его меховая одежда была разбросана как попало. Я проверил, спит ли он, освободился от своего теплого снаряжения и положил «манлихер–шенауэр» обратно в чемодан. Потом тоже растянулся на постели, но сна не было ни в одном глазу, хотя измотан я был до крайности.
Я был слишком встревожен и растерян, чтобы спать, сразу множество проблем ноющими занозами вонзились мне в мозг. Я встал; надел рубашку, холщовые брюки, отправился в центральный пост и провел там большую часть ночи, слоняясь из угла в угол, поглядывая, как два оператора ковыряются в перепутанных внутренностях ледовой машины, читая приходящие отовсюду телеграммы с поздравлениями, перекидываясь парой слов с вахтенным офицером и чашка за чашкой глотая невероятное количество кофе. К рассвету, как ни странно, я почувствовал себя свежим и полностью отдохнувшим.
За завтраком в кают–компании царило всеобщее оживление. Моряки были уверены, что дело сделано, весь мир считал, что свою задачу они выполнили превосходно, да они и сами думали точно так же. Никто, похоже, не верил, что Свенсон сумеет пробить во льду дыру в нужном месте. Если бы ещё на этом торжестве не присутствовал призрак, в роли которого оказался я, они бы чувствовали себя совсем безмятежно.
– Сегодня утром вам не помешает выпить по лишней чашечке кофе, джентльмены, – сказал Свенсон. – Полярная станция «Зебра» все ещё ждет нашей помощи, и хотя я уверен, что никто больше не погибнет, но все равно там чертовски холодно и неуютно. Ледовая машина на ходу почти час, так, по крайней мере, мы надеемся. Прямо сейчас мы погружаемся, проверяем, как она действует, а потом готовим торпеду к пуску – двух, по–моему, хватит и пробиваем себе дорогу к станции.
Через двадцать минут «Дельфин» снова был в своей стихии, на глубине 150 футов от поверхности моря – или, точнее, ледового поля. Минут десять, не забывая, конечно, отмечать на штурманской карте наше положение относительно станции «Зебра», мы крутились так и сяк, пока не убедились, что ледовая машина работает нормально, засекая ледяные хребты и ущелья со своей обычной фантастической точностью. Коммандер Свенсон удовлетворенно кивнул головой. – Вот теперь порядочек, – он обернулся к Хансену и командиру торпедистов Миллсу. – Можете приниматься за дело. Если хотите, сходите с ними, доктор Карпентер. Или зарядка торпедных аппаратов уже набила вам оскомину?
– Ни разу не видел, – ответил я чистую правду. – Спасибо, пожалуй, я так и сделаю.
Свенсон относился к людям так же заботливо, как и к своему любимому «Дельфину», поэтому все подчиненные были преданы ему безгранично. Он знал или подозревал, что я не только угнетен смертью брата, но и встревожен чем–то еще. Он, конечно, уже слышал, что я провел ночь, беспокойно и бесцельно слоняясь по центральному посту, хотя даже словом об этом не обмолвился, даже не поинтересовался, как
