— Научи меня стрелять из пистолета, и я буду стрелять. Несмотря на то, что плохо вижу. Но ничего, я подойду поближе!..
— А что, там очень плохо?
— Очень. Она почти ребенок, маленькое хрупкое создание, а они практически содрали кожу с ее спины. Это ужасно! Бедное дитя, должно быть, очень сильно страдает.
— Так ты не испытываешь жалости к тому человеку, которого я сбросил в Рону?
— Я убью его. Если у меня будет в руке пистолет и я встречу его.
— Никаких пистолетов. Я сам не ношу оружия, но запомню твои слова.
— Ты, кажется, воспринял мое сообщение чересчур спокойно.
— Я так же, как и ты, схожу от всего этого с ума, Сессиль. Только я в этом состоянии, в отличие от тебя, давно и не могу проявлять свои чувства все время. А что касается избитой девушки, они сделали с ней то же самое, что и с Александре. Бедный ребенок, отчаявшись, попытался передать сообщение, какую–то информацию, поэтому они преподали ей урок, который, по их мнению, она запомнит навсегда, да и другие женщины тоже… Возможно, так оно и будет.
— Какую информацию?
— Если бы я знал, то спрятал бы как можно скорее этих женщин в безопасное место.
— Если ты не хочешь говорить, не надо.
— Слушай, Сессиль…
— Все нормально. Не имеет значения. — Она помолчала. — Ты знаешь, я хотела убежать отсюда утром. Вернувшись с берега Роны.
— Я бы не удивился.
— Но сейчас — нет. Уже не хочу. Мы с тобой теперь связаны.
— Я не хотел бы быть связанным с кем–либо. Кроме тебя.
Она удивленно взглянула на него:
— Ты это всерьез?
— Да, всерьез, — ответил он.
Они подошли к «ситроену», обернулись, посмотрев в сторону площади. Цыгане суетились. Ференц — они это ясно видели — ходил от одной кибитки к другой, раздавая какие–то указания хозяевам, которые, едва он отходил, сразу начинали готовиться к отъезду, цепляя кибитки к джипам.
— Уезжают? — Сессиль удивленно посмотрела на Боумана. — Почему? Из–за нескольких шашек фейерверка?
— Из–за нашего друга, побывавшего в Роне. И из–за меня.
— Из–за тебя?
— Они понимают, что после того, как наш друг вернулся с купания, я слежу за ними. Они не знают, что именно мне о них известно. Они не имеют представления, как я выгляжу сейчас, но уверены, что выгляжу по–другому. Они понимают, что не смогут выследить меня здесь, в Арле, потому что не имеют ни малейшего представления, кто я и где остановился. Они понимают: чтобы я засветился, необходимо изолировать меня, а для этого надо заставить раскрыться. Сегодня вечером они разобьют лагерь в открытом поле, где–нибудь в глубине Камарга, и будут лелеять надежду, что поймают меня. Они знают: где бы они ни расположились, там буду и я.
— Ты мастер произносить речи, не так ли? — В глазах Сессиль не было насмешки.
— Просто тренировка.
— И ты, конечно, самого высокого мнения о себе, не так ли?
— Нет! — В его глазах застыл немой вопрос. — Ты полагаешь, они тоже так думают?
— Извини! — Она дотронулась до его руки в порыве искреннего раскаяния. — Я разговариваю так, когда испугана и волнуюсь.
— Я тоже. В большинстве случаев. Мы тронемся, как только ты заберешь из отеля вещи, и в лучших традициях Пинкертона будем следить за ними, двигаясь впереди них. Потому что, если мы поедем за ними, они выставят наблюдателей, чтобы проверять каждую машину, следующую за ними по пятам. А таких автомобилей, едущих на юг, будет немного — сегодня вечером большая праздничная ночь в Арле. И большинство людей не поедет в Сен–Мари в течение последующих двух суток.
— Они могли бы узнать нас? В такой одежде? Уверена — не смогут!
— Да, пока они не узнают нас. Возможно, еще не напали на наш след. Пока. И, я уверен, они не в состоянии это сделать. Они будут искать машину с парочкой в ней. И непременно с арлезианскими номерами, потому что это должен быть автомобиль, взятый напрокат. Они будут искать мужчину и женщину, загримированных и одетых в праздничные костюмы цыган или пастухов. Они будут искать людей с определенными, хорошо известными им приметами. Ты — стройная, широкоскулая, с зелеными глазами, в то время как у меня далеко не стройная фигура, на лице несколько шрамов, скрыть которые можно только при помощи грима. Как думаешь, сколько машин с людьми, имеющими такие характерные приметы, будут следовать в Ваккарес в полдень?
— Думаю, одна. — Сессиль вздрогнула. — Ты бы не пропустил такую, да?
— Они тоже не пропустят. Поэтому–то мы и поедем впереди них. Если они отстанут от нас, мы всегда можем повернуть назад и узнать, где они остановились. Они не будут обращать особого внимания на машины, идущие с юга. По крайней мере, молю Бога, чтобы этого не случилось. Но все время не снимай темных очков: твои зеленые глаза могут выдать нас.
Боуман подогнал машину к отелю и остановился в пятидесяти ярдах от патио, ближайшем свободном месте, которое обнаружил, и сказал Сессиль:
— Иди собери вещи. В твоем распоряжении пятнадцать минут. А я подойду к тебе в отеле минут через десять.
— У тебя, конечно, небольшое срочное дело?
— Да.
— Можешь сказать мне какое?
— Нет.
— Это смешно! Я думала, ты доверяешь мне.
— Естественно, как девушке, которая собирается выйти за меня замуж.
— Я не заслужила этого.
— Конечно я доверяю тебе, Сессиль. Полностью!
— Да. — Она кивнула, как будто удовлетворенная. — Я вижу, это действительно так. Чему ты не веришь — так это моей способности не говорить под давлением.
Боуман смотрел на нее некоторое время, потом сказал:
— Я намекал уже, что во время ночного бдения ты не… э–э–э… такая сообразительная, как обычно…
— Ты уже называл меня дурочкой несколько раз, если ты это имеешь в виду.
— Ты можешь простить меня за это?
— Попробую. — Она улыбнулась, вылезла из машины и направилась ко входу в отель.
Боуман подождал, пока она не свернула в патио, тоже выбрался из машины, дошел до почты, получил ожидавшую его там телеграмму «до востребования» и, вернувшись, вскрыл ее. Послание было на английском языке и не зашифровано:
«Смысл не ясен. Важно, чтобы сообщение было секретно доставлено в Эгю–Морте, затем в Гро–дю– Руа к понедельнику двадцать восьмого мая в подлиннике. Если доставка возможна только в один адрес, не доставляйте вообще. В случае доставки в оба адреса расходы не имеют значения».
Подписи не было.
Боуман перечитал телеграмму дважды и кивнул. «Понятно», — подумал он, достал спички и, разорвав телеграмму, кусочек за кусочком сжег ее в пепельнице и тщательно перемешал пепел. Затем быстро огляделся вокруг, чтобы лишний раз убедиться, не проявляет ли кто–нибудь повышенного интереса к его необычному занятию. В зеркало заднего вида он заметил, что «ролле» ле Гран Дюка остановился у светофора примерно в трехстах ярдах. «Даже «ролле“, — подумал он, — должен останавливаться на красный свет. Ле Гран Дюк, должно быть, считает подобные пустяки источником постоянного раздражения». Он посмотрел вперед и увидел китайца с его спутницей, неторопливо приближающихся к патио с западной
