— На прощание все так говорят, — ответил я, обращаясь к самому себе, ибо она уже исчезла в тумане. И мне хотелось думать о себе так, как думают обо мне другие. Сам-то я отнюдь не чувствовал себя великолепным: я устал как собака и к тому же был чрезвычайно озабочен, зная, что даже при наилучшем планировании всегда найдутся детали, которые нельзя предусмотреть. А если учесть, как развивались события последних суток, то я не дал бы и пенни за весь мой продуманный план… Пока он не претворится в жизнь. Мои заботы и волнения немного отошли на задний план, когда я дал своим пленникам хорошего пинка и поднял их на ноги.
Мы гуськом спускались по опасной и скользкой дороге. Я шел последним, держа в одной руке фонарик, а в другой веревку. Я не натягивал ее слишком сильно, но и не отпускал. Я должен был чувствовать, как ведут себя мои приятели. И пока мы спускались, я невольно спросил себя, а почему, действительно, взял свою кровь, а не кровь Гарри. Ведь было бы много разумнее оставить на штыке именно его кровь.
— Надеюсь, вы совершили приятную прогулку? — вежливо осведомился Хатчинсон.
— Во всяком случае, скучно не было. Уверен, что вам бы она тоже понравилась.
Я наблюдал, как Хатчинсон вел в тумане «Файркрест».
Наконец я не выдержал и спросил:
— Откройте тайну, Тимоти, каким образом, черт возьми, вам удалось подвести яхту прямо к старому пирсу? Ночью, в полной темноте. Сейчас туман раза в два гуще, вы все время, пока меня не было, кружили по морю, не говоря уже о бурунах, отливах, приливах, течениях, тумане… И тем не менее подали яхту буквально под нос с точностью до минуты. Такой чертовщины я еще не видывал.
— Это действительно здорово, — торжественно произнес Хатчинсон. — Понимаете, Калверт, существуют такие крупномасштабные морские карты, и если вы возьмете одну из них, то в этом районе обнаружите отмель на глубине восьми саженей, находящуюся приблизительно на расстоянии двухсот восьмидесяти ярдов с запада от старого пирса. Поэтому мне осталось только идти против ветра и течения до тех пор, пока эхолот не показал, что я нахожусь непосредственно над отмелью, и тогда я бросил якорь. А когда наступил назначенный срок, штурман поднимает якорь и предоставляет судну самому идти по ветру. Но сознаюсь, что не многие сумели бы это сделать.
— Я разочарован. Никогда больше не буду относиться к вашим морским фокусам, как прежде. Полагаю, что и в первый раз вы причалили к пирсу, благодаря той же современной технике?
— Более или менее. Только там мне пришлось ориентироваться не на одну отмель, а на несколько. Ну вот я и раскрыл вам все свои секреты. Куда теперь?
— А Дядюшка Артур вам ничего не говорил?
— У вас сложилось не совсем точное мнение о Дядюшке Артуре. Он сказал, что никогда не… как же он выразился?… Ах да, что никогда не вмешивается в проведение разработанных вами операций. «Я только планирую, — сказал он, — а разрабатывает операции Калверт. Он же и доводит их до конца…»
— Временами он действительно сама скромность, — вынужден был признаться я.
— За прошедший час он рассказал мне о вас парочку историй. Я бы счел большой честью для себя принимать участие в подобных делах.
— Даже если не получите четыреста тысяч фунтов или сколько их там будет?…
— Даже если не получу ни одной «зелененькой»! Так куда теперь, Калверт?
— Домой, если вы сможете его найти.
— На Крейгмор? Ну, это можно. — Он затянулся своей сигарой и поднес ее кончик поближе к глазам. — Видимо, придется загасить. Этот туман начинает лезть во все щели, так что я плохо вижу даже стекла рубки, не говоря о том, что за ними. А Дядюшка Артур заставляет себя ждать, вы не находите?
— Дядюшка Артур допрашивает пленных.
— Не думаю, что он сможет вытрясти что-нибудь из них.
— Я тоже. Оба пленника явно в плохом настроении.
— Я понимаю, прыгать с пирса на палубу не так уж легко. Тем более, когда яхту качает, а руки связаны.
— Два небольших перелома, только и всего, — сказал я. — Могло быть и хуже. Они могли вообще не попасть на палубу, а угодить за борт.
— Тоже верно, — согласился Хатчинсон. Он выглянул в боковое окно рубки и, постояв так, заключил: — Сигара не виновата. Поэтому нет смысла ее гасить. Видимость равна нулю. А если я говорю, что она равна нулю, так оно и есть. Придется плыть вслепую, по приборам. Я с таким же успехом мог бы зажечь свет в рубке. С ним даже лучше. Можно рассмотреть карты, да и с компасом и эхолотом обращаться проще. На радарные установки он тоже не влияет. — Когда я включил свет, Тим недоуменно уставился на меня. — Что, черт возьми, за балахон на вас?
— Это ночной халат, — объяснил я. — У меня три костюма, и все три вымокли насквозь. — В это мгновение в рубке появился Дядюшка Артур, и я поинтересовался: — Вам сопутствовала удача, сэр?
— Один из них потерял сознание. — Казалось, Дядюшка Артур был не очень доволен собой. — А другой стонал так громко, что я не слышал собственного голоса. Ну, Калверт, рассказывайте!
— Что же мне рассказывать, сэр? Я как раз хотел идти спать. Я же обо всем доложил.
— Половину слов из тех нескольких фраз, которые вы отчеканили, я не расслышал из-за криков этого проклятого парня! — холодно сказал он. — Я должен знать все, Калверт.
— Но я чувствую себя совсем слабым, сэр.
— Я знавал минуты, когда у вас усталость как водой смывало, Калверт. Вы ведь отлично знаете, где находится виски.
Хатчинсон осторожно кашлянул.
— Может быть, адмирал позволит…
— Ну конечно, конечно! — сказал Дядюшка Артур совершенно другим тоном. — Разумеется, мой мальчик! — Этот мальчик был на полтора фута выше Дядюшки Артура. — И уж поскольку вы пойдете за виски, Калверт, то принесите порцию и мне. Только простую, а не двойную. — Иногда Дядюшка Артур бывал просто невыносим.
Минут через пять я пожелал им спокойной ночи. Дядюшка Артур был не совсем доволен. Мне показалось, он посчитал, что я выпустил из рассказа все волнующие и опасные моменты. Но я действительно валился с ног от усталости. По дороге я заглянул к Шарлотте Скурас. Она спала как мертвая. На мгновение я вспомнил аптекаря из Торбея: сонный, близорукий, как сова, которой к тому же много за восемьдесят. Может быть, он ошибся? Как-никак на Гебридах не так-то легко приобрести хороший опыт в изготовлении снотворного.
Но я был несправедлив к старику. После прибытия в так называемую гавань Крейгмора, которое мне показалось почти чудом, чтобы разбудить Шарлотту, понадобилось меньше минуты. Я попросил ее одеться — преднамеренный ход, чтобы она не догадалась, будто я знаю, что она спала одетой, — и сошла на берег. Через пятнадцать минут мы оказались в доме Хатчинсона, а еще через четверть часа — после того, как мы с Дядюшкой Артуром, как смогли, наложили шины на переломы пленных и поместили их в комнату с единственным окошечком в потолке, через которое не мог бы улизнуть никакой иллюзионист, — я уже лежал в постели. Судя по всему, эта комната должна была принадлежать председателю Комитета Крейгморской картинной галереи, так как кое-какие экспонаты он оставил себе. Я начал засыпать, думая о том, что если бы маклеры по недвижимости получали докторские дипломы, то первый диплом должен был бы достаться тому, кому удастся продать дом неподалеку от сарая Хатчинсона. Но тут дверь внезапно отворилась, и вспыхнул свет. В полусне я приоткрыл глаза и увидел, как Шарлотта Скурас тихо прикрыла за собой створку.
— Не беспокойтесь! — сказал я. — Я сплю.
— Может быть, вы все-таки разрешите войти? — спросила она. Потом увидела картинную галерею, и губы ее искривились в подобии улыбки. — На вашем месте я бы не стала гасить свет.
— Вам надо прежде всего осмотреть картины за шкафом, — похвастался я. Медленно и с трудом, но глаза у меня открылись полностью. — Прошу простить — очень устал. Чем могу быть полезен? Я не привык, чтобы дамы наносили мне визиты посреди ночи.
