Я хотел было заметить, что у этой дамы сердца странная привычка шататься по ночам, но передумал. Хотя прежнее ее поведение для меня оставалось загадкой, я ни на минуту не допускал, чтобы девушка могла иметь какое–то отношение к деятельности преступников.
— Это важно — добраться до Тунгейма? — спросил Смит.
— Доберешься ты туда или нет, не имеет особого значения. Все зависит от погоды и поведения Хейтера. Если придется вернуться, тем лучше, ты мне здесь пригодишься. Если доберешься до Тунгейма, там и оставайся.
— Как я там останусь? Я же отправлюсь за помощью, не так ли? И Хейтер потребует, чтобы я вернулся.
— Если скажешь, что устал и нуждаешься в отдыхе, тебя поймут, я уверен.
Если Хейтер начнет шуметь, потребуй, чтобы его арестовали. Я дам тебе письмо для начальника метеостанции.
— Ах вот как, письмо? А если господин начальник откажется выполнить твое распоряжение?
— Думаю, ты сумеешь найти людей, которые тебе охотно помогут.
— И это, конечно, твои друзья, — посмотрел на меня без особого восторга штурман.
— На станцию откомандирована группа британских метеорологов. Их пятеро.
Но они не метеорологи.
— Естественно, — холодно, почти враждебно отозвался Смит. — Вижу, вы не любите раскрывать свои карты, доктор Марлоу.
— Не сердись. Я не прошу, а приказываю. Такова стратегия. Если ты не подчиняешься приказам, то я подчиняюсь. Тайна, которую знают двое, известна всем. Если в ты заглянул в мои карты, то еще неизвестно, кто был бы следующим. Письмо это я дам тебе утром.
— Хорошо, — произнес Смит, с трудом сдерживая гнев, и с мрачным видом добавил:
— Нисколько не удивлюсь, если обнаружу в Тунгейме и «Морнинг роуз».
— Такая возможность отнюдь не исключена, — ответил я.
Кивнув, Смит отвернулся и направился к печке, у которой стоял Конрад, разливая кофе. Минут десять мы сидели, прихлебывая ароматный напиток и разговаривая о пустяках, затем Смит и Конрад ушли. В течение последующего часа не произошло ничего стоящего внимания, не считая того, что спустя пять минут после начала дежурства Люк внезапно заснул. Будить я его не стал. В отличие от Люка, мне было не до сна, голова разламывалась от дум.
Но вот в коридоре открылась дверь, вышел Лонни. Поскольку, по его словам, спал он обычно мало, факт этот меня не удивил. Войдя в кают–компанию, он тяжело опустился на стул рядом со мной. Выглядел он подряхлевшим и измученным и говорил без привычной шутливости.
— И снова перед нами добрый исцелитель, — произнес он. — И снова он врачует народ. Я пришел, дружище, разделить с вами полнощное бдение.
— Сейчас не полночь, а без двадцати пяти четыре, — ответил я.
— Это для красного словца, — вздохнул Лонни. — Я плохо спал. Вернее, не спал вовсе. Перед вами обремененный заботами старик, доктор.
— Очень жаль это слышать, Лонни.
— Не нужно слез. Как и большая часть человечества, я сам создаю себе проблемы. Быть стариком само по себе плохо. Быть одиноким стариком — а я много лет одинок — и того хуже. Но быть одиноким стариком, который не в ладах с совестью, — просто невыносимо. — Лонни снова вздохнул. — Нынче мне особенно жаль себя.
— Почему вы решили, что вы не в ладах с собственной совестью?
— А потому, что она–то и не дает мне спокойно спать. Ах, дружок, что может быть лучше, чем уснуть без мук. Чего же еще пожелать старику, когда настанет вечер и придет пора уйти?
— Чтобы попасть в кабак на том берегу?
— Не будет даже этого, — мрачно покачал он головой. — Таких, как я, в раю с распростертыми объятиями не ждут. Рылом мы не вышли, дружок, улыбнулся старик, но глаза его оставались печальными. — Пивной бар в. чистилище — на большее я не рассчитываю.
Старик умолк, закрыв глаза, и я решил, что он уснул. Но он прокашлялся и сказал невпопад:
— Всегда это приходит слишком поздно. Всегда.
— Что приходит, Лонни?
— Сострадание, понимание или прощение. Думается, Лонни Гилберт мог прожить жизнь более достойно. Но я понял это слишком поздно. Слишком поздно надумал сказать, что я тебя люблю, какой ты славный человек или что я тебя прощаю. Если бы да кабы… Трудно помириться с человеком, если ты смотришь на него, а он лежит мертвый. Боже мой, Боже мой! — С видимым усилием он поднялся. — Но ничтожная надежда еще осталась. Лонни Гилберт сейчас пойдет и сделает то, что должен был сделать много лет назад. Но сначала я должен вооружиться, влить огня в старые жилы, очистить разум, словом, подготовиться к тому испытанию, которое, со стыдом признаю, мне предстоит. Короче, дружище, где виски?
— Боюсь, Отто унес его с собой.
— Добряк Отто, добрей его не сыскать, только скуповат немного. Но ничего, до основного хранилища рукой подать.
Он направился к выходу, но я его остановил.
— Когда–нибудь вы пойдете в склад, сядете на ящик и замерзнете. Незачем вам туда идти. У меня в спальне есть бутылка. Из того же источника, уверяю.
Сейчас принесу, а вы тут присмотрите. — Присматривать ему не было нужды: секунд через двадцать я вернулся.
Лонни щедрой рукой наполнил стакан, опустошил его в несколько глотков, посмотрел влюбленно на бутылку и отставил ее в сторону.
— Выполнив свой долг, я вернусь и выпью не торопясь. А пока я подкрепился в достаточной мере.
— Куда же вы направляетесь? — спросил я, не представляя, что за дела могут быть у него среди ночи.
— Я в большом долгу перед мисс Хейнс. Я хочу…
— Перед Джудит Хейнс? — невольно удивился я. — А я–то думал, вы и смотреть в ее сторону не желаете.
— В огромном долгу, — твердо произнес старик. — Можно сказать, хочу снять с души грех. Понимаете?
— Нет. Я понимаю одно: сейчас только без четверти четыре. Если вопрос этот так важен, как вы заявляете, то раз уж вы откладывали его решение столько лет, подождите еще несколько часов. Кроме того, мисс Хейнс больна, она испытала тяжелейшее душевное потрясение и находится под действием транквилизаторов. Нравится ей это или нет, но я ее доктор, и я вам не разрешаю будить ее.
— Если вы доктор, дружище, то должны понять, насколько это срочное дело. Я дошел, что называется, до ручки. Еще несколько часов, и будет поздно: тот Лонни Гилберт, которого вы сейчас видите перед собой, наверняка превратится опять в старого, эгоистичного, малодушного Лонни, каким он был прежде. В того Лонни, каким вы все его знаете. И тогда ничего нельзя будет исправить. — Сделав паузу, он переключился на другое:
— Транквилизаторы, говорите? А долго ли они действуют?
— Это зависит от больного. Четыре, шесть, иногда восемь часов.
— Что и требовалось доказать. Бедная девочка, наверное, лежит не в силах уснуть уже несколько часов, страстно желая, чтобы хоть кто–то навестил ее. Правда, вряд ли она ждет общества Лонни Гилберта.
Или вы забыли, что с тех пор, как сделали ей укол, прошло около двенадцати часов?
Он был прав. Уже давно отношение Лонни Гилберта к Джудит Хейнс привлекало мое внимание. Решив, что будет полезно узнать, что за вина угнетает Лонни Гилберта и что именно намерен он сообщить бедной женщине, я произнес:
— Позвольте, я схожу и взгляну на нее. Если она не спит и в состоянии с вами беседовать, то
